– Ясно, – говорю я. У меня почему-то всё внутри сжимается. Я никогда не переживал из-за своей внешности, но мне вдруг это становится очень понятно. Как она каждый день выходила на улицу, а там балетные эти. У меня даже ладони вспотели.
– Меня спас Синицкий. Ты же понимаешь, что он никакой не старик, что это я только так говорю?
– Да, понимаю.
– Так вот. Он объяснил мне, что я – человек. Понимаешь, нет? И ты… И ты можешь быть каким угодно подростком N, но мне нравится, что ты – это именно ты, ты, Гриша.
Мы молчим. А что бы вы сделали на моем месте? А потом я отдаю ей пуговицу. Не могу сказать ни слова, горло перехватило; да и не знаю, что сказать. Подросток N теряет способность к вербальной коммуникации.
– Оливер, – вдруг говорит Зойка.
– Чего?
– Оливер! Видишь? У твоей пуговицы есть имя.
– Надо же. Точно, – а я и не заметил: есть такой магазин, Oliver, на пуговице так и написано.
– Спасибо за Оливера, – говорит Зойка. – А теперь мне надо одной. Ладно? Извини, Гриш.
Я киваю. И она вдруг быстро-быстро уходит, шлёпает в своих красных кедах. А я иду обратно, в Пуговишников переулок. Туда, где я нашёл пуговицу Оливера и подарил её Зойке.
Потом я еду домой. Мне нужно купить билет в кино для родителей, пересдавать географию, и извиняться перед Диной, и поговорить наконец с Ильицким, обязательно.
Почему-то я уверен, что теперь всё будет хорошо. В крайнем случае всегда можно написать Зойке – у меня теперь есть её адрес. И ещё есть фотография в телефоне – фотография стены, вернее, того дня, когда я был подростком N.
А теперь я Гриша. Гриша с гайкой в кармане.
Всё обойдётся.
Цветок липы
Оля никогда не думала, красивая она или нет. Она думала: «Хорошо бы залезть на эту крышу». Или ещё: «Если подъёмный кран упадёт, он достанет до школы или нет?» Ещё Оля иногда думала музыкой, а не словами, но чаще всего это звенело в голове одновременно.
Поэтому сейчас Оля никак не могла понять, как она оказалась на стройке. Голова думает себе, а ноги идут совершенно отдельно. То есть это давно уже не стройка: начали строить и бросили два этажа. Охраны нет никакой, трава пробивается между бетонными плитами.
Зато есть подвал, и в этом подвале до сих пор лёд, хотя уже май, кругом трава и одуванчики.
Оля немного покаталась по льду в своих летних босоножках и тут увидела Гордеева. Он сидел в углу на корточках, возился с какой-то жестянкой. Посмотрел насмешливо:
– Ты откуда здесь, водолаз?
Гордеев был двоечник и хулиган. Чего он такого хулиганил, Оля толком не знала, но так в школе считалось: «А, этот Гордеев! Всё с ним понятно».
– Почему водолаз? – спросила Оля спокойно. Хулиган и хулиган, интересно даже.
– У кого четыре глаза, тот похож на водолаза! – выдал Гордеев. Смешно, можно подумать. Детсадовский юмор, будто очков никогда не видел.
– А ты что тут делаешь? – спросила Оля.
И Гордей вдруг совершенно человеческим голосом, никаким не хулиганским, ответил:
– Свинец буду плавить.
– Прямо здесь?
– Ну да. Мы вчера тут костёр жгли уже, видишь?
Да, точно. А ведь холодно тут, костёр бы хорошо.
– А чего не на улице? Тут же неудобно?