— Может, валидолу? — оторвался от Димыча и Лаврушка.

— Глупцы! — засмеялся Мартынов. — Спирту мне. Есть еще выпить?

— Кончилась бутылка, — поддел ногой от досады пустую тару Вадим, и она загремела по полу, затерялась где-то под ногами.

— Вот, дружки, допили остатки, — Вадим перевел пьяный взгляд на Фридмана и Гардова; Лаврушка глуповато улыбался:

— Виноваты-с. Не вспомнили про вас-с.

— Постой! — попытался подняться на ноги тяжелый Димыч. — А вот и моя доля. Извиняйте, братцы, запамятовал…

Он все же нашел в себе силы залезть рукой за пазуху и извлек оттуда бутылку водки.

— Как же? Мы тоже с понятием…

— Зажать хотел, бродяга! — хлопнул приятеля по плечу Лаврушка. — А со мной беседы ведет, дискуссии. Вот жмот.

— Забыл тут с тобой… — оправдывался Димыч, теребя бороду, — запудрил мозги… Израиль, Палестина, Париж…

Вадим выхватил у Гардова бутылку.

— Живем, друзья! Подставляй тару!

Все пьяно засуетились, завозились в поисках стаканов.

— Очаровательно! — Мартынов, наткнувшись на рюмку со спиртом, недопитым Инкой, не дожидаясь остальных, опрокинул содержимое в себя, утерся рукой, снова задергал гитару, принялся за старое:

— Давай, Эдик, давай! — притиснулся к певцу Лаврушка. — Кто совместит наши желания? А этот, бородатый, мне Волошина, шут его знает, подсовывает. Кому он нужен? Мы — изгои в своем отечестве. Изгои! Подумать только!..

— Чего мелешь, балбес! — хлопнул Фридмана по спине кулачищем Димыч. — Что ты знаешь? Носа дальше дома не совал!

Остановился, замер певец, поник головой.

— Хорошо! — затормошил Эдика Вадим и поцеловал его в ухо. — Пробирают твои строчки. Ты меня растрогал, Эдик. Востоком дышат. Ираном. Оттуда привез?

— Из-за морей, — закивал головой тот. — Персия, друг мой, Персия! А ты учись. Тебе пригодится. Зинка, она с восточными причудами. Какой пушок на губке, а?

— Опять ты за старое…

— Нет, старичок, не обижайся. Ты просто умница. Зинка — сумасшедшая баба. Она, если захочет, так закружит. А ведь хочешь уже? Хочешь? Что молчишь?

Вадим, не отвечая, отвернулся. Ему начинали надоедать грязные намеки и приставания.

— Не дождаться тебе Светки, — вдруг ни с того ни с сего ляпнул Мартынов и перестал бренчать на гитаре.

— Это почему? — уставился на него Вадим.

— Ты к Зинке, а Светка тоже не дура.

— Чего, чего?

— Я знаю, что говорю.

— Повтори, я что-то тебя не пойму.

— Все знают вокруг, один ты дураком ходишь.

— Чего?

— Помнишь того старичка?

— Ты о ком?

— Помнишь, помнишь. Не прикидывайся. Я же тебя тогда посылал ему морду бить. А ты расчувствовался… Ошибка вышла… Ты же не понял тогда ничего. Или дурочку корчил? Как сейчас!

— Серый тот?

— Вспомнил! Ну слава богу. Серый, говоришь? Никакой он не серый. Это мы с тобой серыми тогда были. А он, брат, зубаст. Он волк! Мы перед ним шавки! Я-то тогда вовремя скумекал. А ты, как был лопух, так до сих пор ушами и хлопаешь.

— Ну? Ты конкретнее, конкретнее давай.

— А что же тебе конкретнее? Светка лапшу-то тебе навешала. Мне что же стараться?