— И тогда вспомнил о своем брате?

— Да. Два года назад контрабанда золота перестала быть прибыльным делом, а он именно этим тогда занимался. А вот фальшивые паспорта, особенно американские, стали стоить астрономические суммы. Он и решил, что переплетчик, умеющий делать тиснения гербов, неплохо справится с гербовыми печатями.

— Меня удивляет, как Стёвельс, который ни в чем не нуждался, мог на это согласиться. Если только он не живет двойной жизнью, о которой мы ничего не знаем.

— Нет у него никакой двойной жизни. Нищета, страшная, настоящая, которую он испытал в детстве, порождает два типа людей: скряги и моты. Но чаще встречаются скряги, испытывающие такой страх при мысли, что для них могут наступить тяжелые времена, что они способны на все, лишь бы обезопасить себя от нужды. Или я сильно ошибаюсь, или это именно такой случай. Впрочем, список банков, где лежат вклады Стёвельса, убеждает нас в этом окончательно. Я уверен, что он и не думал скрывать свое богатство, ему в голову не приходило, что он может попасться. Но он не доверял банкам, боялся национализации и девальвации и потому открыл счета в разных местах.

— А я думал, что он практически не расставался с женой.

— Так оно и было. Зато она регулярно оставляла его дома одного, и я истратил массу времени, прежде чем выяснил это. Каждый понедельник после обеда она шла в прачечную у Вэр-Галан и стирала белье. Почти каждый понедельник появлялся Мосс со своим чемоданом, а если он приходил раньше, то сидел в кафе «Табак Вогезов» и дожидался, пока невестка уйдет. У братьев для работы оставалось полдня впереди. Инструменты и компрометирующие документы на улице Тюренн не хранились. Мосс уносил их с собой. Иногда в тот же понедельник Стёвельс успевал сбегать в банк и положить деньги на счет.

— Я не понимаю, какую роль в этой истории играли дама с ребенком, графиня Панетти…

— Я к этому подхожу, господин следователь. Я вам сразу рассказал про чемодан, потому что он не давал мне покоя с самого начала. А с тех пор как я узнал о Моссе и начал подозревать, чем он занимается, меня стал еще больше интересовать другой вопрос, — почему двенадцатого марта, во вторник, ни с того ни с сего банда, чувствовавшая себя спокойно, вдруг пришла в такое волнение, что мгновенно разлетелась? Я имею в виду инцидент в Антверпенском сквере, свидетелем которого случайно оказалась мадам Мегрэ. Еще накануне Мосс спокойно жил в снятой им комнате на бульваре Пастера. Левин и ребенок обитали в «Приятном отдыхе», куда каждое утро приходила Глория, чтобы увести ребенка гулять. И вдруг во вторник около десяти утра Мосс приходит в «Приятный отдых», где раньше из осторожности, несомненно, никогда не появлялся. Тут же Левин собирает вещи, спешит на Антверпенскую площадь, зовет Глорию. Та бросает ребенка и следует за ним. После обеда все они бесследно исчезают. Что же произошло утром двенадцатого марта? Позвонить Моссу никто не мог, потому что телефона там, где он жил, не было. Ни я, ни мои инспектора не предприняли тогда ни одного шага, который мог бы спугнуть банду, да мы и не подозревали о ее существовании. Франс Стёвельс сидел в Сайте. Но что-то все же произошло. И только вчера вечером, вернувшись домой, я по случайности получил ответ на этот вопрос. У следователя Доссена так отлегло от сердца, когда он узнал, что не держал в тюрьме невинного человека, что он теперь слушал Мегрэ с блаженной улыбкой, словно тот рассказывал ему сказку.