— Мама!
Мадам Пуан тряхнула головой, как бы говоря, что это так, ерунда, и быстро вышла из комнаты.
— Вот видите! — произнес Пуан, как будто происшедшее нуждалось в комментариях.
Прав ли был Мегрэ? Не повлиял ли на него драматизм обстановки? Он заявил с абсолютной уверенностью:
— Не обещаю вам найти отчет Калама. Но я найду того, кто залез к вам в квартиру и украл документ. Это моя профессия.
— Вы надеетесь?
— Уверен в этом.
Мегрэ поднялся. Пуан пробормотал:
— Я пойду вместе с вами.
Затем, обращаясь к дочери, попросил:
— Передай маме то, что комиссар только что сказал мне. Это ее подбодрит.
Они проделали в обратном направлении тот же путь по переходам министерства и снова оказались в кабинете Пуана. Там, кроме мадемуазель Бланш, которая отвечала на телефонные звонки, находился высокий худой седоватый мужчина. Он разбирал почту.
— Познакомьтесь. Жак Флери, начальник моей канцелярии… Комиссар Мегрэ…
Мегрэ показалось, что он уже где-то видел этого человека: наверно, в каком-нибудь ресторане или баре. Он выглядел довольно молодо и элегантно, и это контрастировало с небрежностью костюма министра. Флери был из тех, кого всегда можно встретить в обществе хорошеньких женщин в любом баре на Елисейских полях. Рука у него была сильная, пожатие крепкое. Издали он казался моложе и энергичнее, чем вблизи. На близком расстоянии заметны были мешки под глазами и какая-то безвольность рта, которую он пытался скрыть нервной улыбкой.
— Сколько их там? — спросил Пуан, указывая на приемную.
— Не меньше тридцати. Корреспонденты иностранных газет тоже пришли. Вот только не знаю, сколько фотографов: они все время подходят.
Мегрэ и министр посмотрели друг на друга. Казалось, комиссар хочет взглядом подбодрить Пуана: «Держитесь!»
Пуан спросил:
— Вы выйдете через приемную?
— Раз вы сообщите им, что расследованием занимаюсь я, это уже не имеет значения. Даже наоборот.
Он по-прежнему чувствовал на себе недоверчивый взгляд мадемуазель Бланш, которую не успел приручить. Она, видимо, все еще не знала, какого держаться мнения о комиссаре. Однако спокойствие ее патрона, возможно, заставит ее думать, что вмешательство комиссара скорее хорошо, нежели плохо.
Когда Мегрэ вышел в приемную, первыми на него нацелились фотографы, но он не стал уклоняться от них. Репортеры набросились с вопросами.
— Вы занимаетесь отчетом Калама?
Улыбаясь, он шел мимо них.
— Через несколько минут министр ответит на все ваши вопросы.
— Но вы не отрицаете, что занимаетесь этим делом?
— Я ничего не отрицаю.
Несколько репортеров вышли за ним на мраморную лестницу, надеясь выудить хоть какие-нибудь сведения.
— Спросите у министра, — повторял Мегрэ.
Кто-то задал вопрос:
— Вы предполагаете, что Пикмаля убили?
Впервые эта гипотеза была сформулирована так четко.
— Вы же знаете мой любимый ответ: «Я ничего не предполагаю».
Наконец, остановившись еще несколько раз, ему удалось добраться до машины, где его поджидал Лапуэнт, успевший за это время прочесть утренние газеты.
— Куда мы поедем? К нам?
— Нет. На бульвар Пастера. Что пишут в газетах?
— В основном об исчезновении Пикмаля. В одной из газет — не помню в которой — напечатано интервью, которое корреспондент взял у мадам Калам. Она живет на улице Распай в той же квартире, где жила с мужем. Это женщина весьма энергичная; она не пыталась размазывать и говорила напрямик то, что думает. Отчета она не читала, но прекрасно помнит, что ее муж примерно лет пять назад провел несколько недель в Верхней Савойе. По возвращении он некоторое время очень много работал, даже по ночам. «Никогда еще ему столько не звонили по телефону, — рассказала она. — Масса людей, о которых мы никогда не слыхали, наносили ему визиты. Он был очень озабочен и неспокоен. Когда я спрашивала, что его мучит, он отвечал, что это связано с его работой и ответственностью. В то время он часто говорил мне об ответственности. У меня было такое впечатление, будто его что-то гложет. Я знала, что он болен. За год до того доктор мне сообщил, что у него рак. Помню, как однажды он, вздохнув, сказал: «Боже мой! Как трудно человеку решить, в чем его долг!»