Изысканные офорты с цветами украшают стены моей спальни, плюс мои собственные рисунки: акварель с кленом, когда-то затенявшим газон Клермонта, и еще два карандашных наброска: на одном бабуля Типпер с собаками — Принцем Филиппом и Фатимой; на другом мой отец. Я достаю из шкафа плетеную корзину для белья, снимаю все картины и кладу их туда.

У стены стоит полка с книгами в мягких обложках, подростковыми историями и фэнтези, которые я любила читать пару лет назад. Детские сказки, которые я прочла сотни раз. Я выношу в коридор.

— Ты отдаешь свои книги? Ты же их любишь, — говорит мама. Она выходит из комнаты в новом наряде для ужина. И накрашенными губами.

— Можем отдать их в одну из библиотек Винъярда, — отвечаю я. — Или в «Гудвил».

Мамочка наклоняется и просматривает книги.

— Мы вместе читали «Заколдованную жизнь», помнишь?

Я киваю.

— И эту тоже. «Девять жизней Кристофера Чанта». Тебе было восемь лет. Тебе хотелось прочесть все, но не хватало терпения, потому я читала тебе с Гатом часами.

— А Джонни и Миррен?

— Они не могли сидеть на одном месте, — говорит мамуля. — Ты точно не хочешь оставить книги?

Она касается моей щеки. Я отодвигаюсь.

— Я хочу найти им дом получше.

— Я надеялась, что ты будешь вести себя по-другому, когда мы вернемся на остров, только и всего.

— Ты избавилась от папиных вещей. Купила новый диван, посуду, украшения.

— Кади.

— Во всем нашем доме нет ничего, что хотя бы намекало на его жизнь с нами, кроме меня. Почему тебе можно стереть из жизни нашего отца, а мне нельзя…

— Стереть свою? — спрашивает мама.

— Они могут пригодиться другим людям, — резко отвечаю я, указывая на кипу книг. — Людям, которым они действительно нужны. Разве ты не хотела бы сделать что-то доброе для этого мира?

В этот момент Поппи, Бош и Грендель мчатся наверх и начинают вертеться в коридоре, где мы стоим, облизывая наши руки и обмахивая своими пушистыми хвостами наши колени.

Мы с мамой молчим.

Наконец она говорит:

— Я не против твоих прогулок по маленькому пляжу, или что ты там делала сегодня днем. Ты можешь отдать свои книги, если сильно этого хочешь. Но я жду, что через час ты появишься в Клермонте на ужин, с улыбкой на лице ради дедушки. Никаких споров. Никаких оправданий. Ты поняла меня?

Я киваю.

Блокнот остался еще с тех времен, когда мы с Гатом были одержимы рисованием на миллиметровой бумаге. Мы рисовали и рисовали, заполняя маленькие квадратики разными цветами, чтобы сделать пиксельные портреты.

Я нахожу ручку и записываю все свои воспоминания о лете-номер-пятнадцать.

Десерт на костре, плавание. Чердак, появление дедушки.

Я вижу руку Миррен, облупившийся золотой лак на ногтях, как она держит канистру с бензином для моторной лодки.

Мамочка, ее напряженное лицо, когда она спрашивает: «Из черного жемчуга?»

Джонни, идущий вниз по лестнице Клермонта в лодочный сарай.

Дедушка, он держится за дерево, его лицо освещено светом костра.

И мы все, четверо Лжецов, смеемся так громко, что у нас кружится голова и почти тошнит. Я открываю новую страницу для описания самого несчастного случая. Там я записываю то, что сказала мама, и свои собственные предположения. Должно быть, я пошла поплавать на маленький пляж в одиночестве. Ударилась головой о скалы. С трудом выплыла на берег. Тетя Бесс и мамочка напоили меня чаем. Мне поставили диагноз: переохлаждение, нарушение дыхательной системы и черепно-мозговая травма, которая никогда не выявлялась при рентгене.