— Я знаю, что она не Миррен, — вставляет дедуля.

Взрослые начинают общаться между собой, а меня оставляют с близняшками. Они странно выглядят в летних сарафанах и кроксах. Им уже почти четырнадцать. У них сильные ноги, как у Миррен, и голубые глаза, но лица у девочек измученные.

— У тебя черные волосы, — говорит Бонни. — Ты похожа на мертвого вампира.

— Бонни! — Либерти дает ей подзатыльник.

— То есть это лишнее, поскольку все вампиры мертвые, — продолжает девочка. — Но у них темные круги под глазами и бледная кожа, прямо как у тебя.

— Будь с Кади вежлива, — шепчет Либерти. — Так мама сказала.

— Я вежливая, — спорит Бонни. — Большинство вампиров невероятно сексуальны. Это доказанный факт.

— Я же говорила, что не хочу слышать от тебя разговоров о жутких мертвецах этим летом, — говорит Либерти. — Достаточно было прошлой ночи. — Она поворачивается ко мне. — Бонни помешана на мертвецах. Она читает о них книги, а потом не может заснуть. Это бесит, учитывая, что мы живем в одной комнате. — Все это Либерти говорит не глядя мне в глаза.

— Я просто говорила о волосах Кади, — отвечает вторая близняшка.

— Необязательно говорить, что она похожа на труп.

— Ничего страшного, — говорю я Бонни. — Мне все равно, что вы думаете, так что все нормально.

Все направляются в Новый Клермонт, оставив меня с мамочкой в Уиндемире, чтобы мы разобрали вещи. Я бросаю свою сумку и иду на поиски Лжецов.

Внезапно они накидываются на меня, словно щенки. Миррен хватает меня и кружит. Джонни хватает Миррен, Гат хватает Джонни, мы все хватаемся друг за друга и прыгаем. Затем мы, снова разъединившись, идем в Каддлдаун.

Миррен болтает о том, как она рада, что Бесс и малышня будут жить с дедушкой этим летом. Нужно, чтобы кто-то за ним приглядывал. К тому же с ее мамой невозможно находиться рядом, с ее-то страстью к уборке. Что еще важнее — теперь Каддлдаун предоставлен нам, Лжецам. Гат говорит, что приготовит горячий чай — это его новая страсть. Джонни называет его пафосным придурком. Мы с готовностью следуем за Гатом на кухню. Он ставит чайник на плиту.

Мы словно ураган, все пытаемся перекричать друг друга, радостно препираемся, прямо как в старые времена. Тем не менее Гат на меня почти не смотрит.

Я же не могу оторвать от него глаз.

Он такой красивый. Такой… Гат. Мне знаком изгиб его нижней губы, его сильные плечи. Как всегда, рубашка небрежно заправлена в штаны, ботинки стоптаны, и он касается шрама над бровью, сам того не замечая.

Я так злюсь. И так рада его видеть.

Наверное, он уже «двинулся дальше», как любой другой легко забывающий человек. Гат не провел последние два года в оболочке мигреней и жалости к себе. Он гулял с нью-йоркскими девушками в балетках, водил их в китайские рестораны и на концерты. Если он и не с Ракель, то наверняка дома его ждет пара-тройка подружек.

— У тебя новая прическа, — говорит мне Джонни.

— Ага.

— Но тебе идет, — мило вставляет Миррен.

— Она такая высокая, — говорит Гат, возясь с коробками из-под черного чая, жасминового и «английского завтрака». — Раньше ты не была такой высокой, а, Кади?