Никогда Халиль чужой болтовней не пренебрегал, кто ж знает, о чем беседуют. Если внимательно слушать, всегда можно свою пользу извлечь. Это дочери лживых маридов, женщины, гавкаются друг с другом, лишь бы свое вставить, а друг друга не слышат. Вот Шинн всегда и покивает, и посочувствует, а человек, хотя самый распоследний, откроется.
Вот и теперь, прильнул Халиль к окну, и речь слышит, и губы видит — по ним читать он мастак, а понять ничего не может. Говорить говорят, только язык диковинный, нигде такой Ибн Шиин не слышал. Конечно, похож немного на лопотание восточных варваров, но все равно не то.
Говорил только Мансур, покачивая лысой макушкой и размахивая руками. Ильдус лишь послушно кивал головой, изредка что-то переспрашивая. Халиль даже заскучал. Вот какую жемчужину он тут обнаружит? Какое ханское слово услышит? Хотел было плюнуть на все, воротиться назад к своему сараю, да тут Ильдус начал хмыкать нетерпеливо, да ногами шаркать — верный способ, что сейчас уйдет. И правда, Мансур ему напоследок что-то сказал, и слуга выскочил: припустил, точно за ним Иблис гонится. А мурза свечу задул и, вроде, спать лег.
Потоптался Халиль вокруг, побродил, уже и мерзнуть стал, да еще на душе тяжко. Словно гуль за ним по пятам ходит и все ждет, когда он окоченеет. Тогда и вонзит свои острые зубы в бездыханное тело. Ух, страху нагнал сам на себя, Салла, прости за мысли дурные. Надо поскорее заканчивать с этим и выбираться отсюда.
Подошел хазарец к двери, толкнул тихонечко. Та, противная, заскрипела, но на то приучен Халиль был. Придержал легонечко да открыл. Вот тут сразу видно — настоящий мурза живет, не его хозяин, как шакал худой, ко всему привычный. Где миску поставят, там поест, где шкуру кинут, там ляжет. Тут же основательность видна, зажиточность. Первая комната хоть и небольшая, но все же богатая — две скамьи резных, шкаф с посудой серебряной, два тяжеленных сундука. Кое-что из этого Халиль сам притащил сюда на обмен, давно еще. Салла, Салла, ай-яй-яй, почему же ты отобрал всю силу у своего слуги, сделав дряхлым стариком? Шиин с жадностью посмотрел на посуду — нет, даже пытаться не стоит, громоздкая и тяжелая, ни спрятать, ни вытащить. В одну укладку заглянул, вторую — ничего ценного, отрепье одно. Хотя тут, конечно, Халиль с горяча так подумал: бурнусы, чекмени, остальное платье — все дорогое, искусное. Только хазарцу оно ни к чему.
Пришлось дальше идти, где Мансур спал. Туфли ступали мягко, полы халата хазарец подобрал, чтобы не шуршали, а все равно мурза заворочался. Заскрипел на своем топчане, затрещал костями. Халиль, как есть, посреди комнаты и замер. Долго стоял, уже ноги гудеть стали от оцепенения. Не выдержал хазарец, оступился, да неудачно. Прямо на скрипучую половицу. Как затрещит она, подобно тысячам освобожденных дэвов, заставляя средоточие в груди замереть. И раздался в темноте грозный, хоть и испуганный, голос мурзы Мансура, только теперь не на незнаком языке, а на кантийском.
— Кто здесь?!
Халиль дожидаться не стал гнева высокопоставленного человека, выкатился во двор да припустил со всех ног. Ох, не сносить ему теперь головы. Познакомится шея с булатным клинком, да бросят потом его бездыханного на съедение шакалам. Или сначала пытать станут. Опустят его в яму со змеями, а потом достанут распухшее и чужое тело. Видел Халиль подобное, приятного мало.