На морозе полностью противопоказано двигаться медленно, особенно если вы легко одеты, в противном случае вы мгновенно замерзнете – чем шире и быстрей шаг, тем лучше. Глеб чувствовал, что пальцы на ногах закоченели, он не ускорился, даже когда холод коснулся и пальцев рук. По мере приближения к дому тревога в душе росла. Глеб перемалывал в голове возможные события, представлял, как заходит домой, скидывает ботинки, идет в гостиную…

А там это… Снова. В четвертый раз.

«Успокойся, – приказал Глеб сам себе. – Сейчас ты определишь, кто оставляет тебе эти гадости. Потом разберешься с этой сволочью и причинами, из-за которых он это творит».

Эта мысль не помогла унять чувства. Кто может желать зла обычному технологу, работающему на трубопрокатном заводе? Зарплата у него небольшая, еле сумел на квартиру скопить деньжат. Вроде ни с кем не враждовал, не ругался, разве что в студенчестве отбил девушку у одного знакомого, да и тот, как знал Глеб, давно перебрался в столицу. Немало часов Глеб посвятил размышлениям о возможных причинах, но мотивы недругов продолжали оставаться тайной. Особенно его интересовало, почему все происходило в канун новогодних праздников? Таким образом список донимающих его людей был ограничен только знакомцами, теми, кто знал о его отношениях с главным праздником в году. Но что-то снедало Глеба глубоко внутри, шептало ему, что причина не в недругах, а чем-то ином, связанном с мистикой. С привидениями, например. Но эти мысли Глеб отталкивал, справедливо считая их болезненными фантазиями.

Глеб искренне ненавидел Новый год и все, что с ним связано, сколько себя помнил. Почему – он не знал и не пробовал анализировать причины. Его дико раздражали кричащая реклама, призывающая покупать товары по новогодним скидкам, огромная елка и ледяные скульптуры в центре города, любые упоминания о празднике.

«Взяли моду у американцев, да по-своему переделали праздничек-то, – объяснял он друзьям и знакомым. – Не вижу смысла в его праздновании! Не исконно русский он!»

Сам Глеб считал это объяснение натянутым и не слишком правдоподобным, не до такой степени он ненавидел все американское, однако, похоже, оно казалось окружающим исчерпывающим, никто не задавал лишних вопросов. А то, что его могли считать странным и эксцентричным, Глеба нисколько не волновало. Главное – результат. Не требовалось лишний раз извиняться за то, что не пошел гулять на елку или праздновать в ресторан.

От ненавистного праздника и постоянных его упоминаний можно было спрятаться только дома и на работе. Начиная с середины декабря Глеб старался выходить на улицу только по крайней нужде. Телевизор был вовсе выключен из розетки, большей частью в это время Глеб не включал даже Интернет, а только слушал музыку да читал книги. Но целиком и полностью отгородиться от внешнего мира, а значит – от праздника, не получалось.

В свою квартиру он переехал три года назад. Глеб называл свой переезд «возвращением на родину», поскольку жил здесь в детстве. Когда ему было десять лет, родители неожиданно продали собственность и уехали жить в пригород, в собственный дом. Причин тому Глеб не помнил, в памяти проскальзывал лишь печальный взгляд матери и то, как отец собирал вещи в коробки, потом еще почему-то добрая улыбка мужчины в белом халате с круглыми очками на носу, доктора. Глеб даже помнил его фамилию, Малофеев. Больше ничего, как бы он ни напрягал память, ему не удавалось вспомнить. А родители и старший брат Николай никогда об этом времени подробно не рассказывали.