– Вот и наш дом, – сказала Мара. – Одна из девяти сохранившихся pallozas[54], и единственная, в которой еще живут. Остальные стали музеями или туристическими достопримечательностями.

– А для тебя это родной дом!

Улыбнувшись, Мара подвела машину к крыльцу круглого дома с высокой конической соломенной крышей. В неказистой постройке чувствовалось дыхание седой древности; Мара рассказывала подруге, что конструкция пальосы восходит к кельтским временам, к началу нашей эры.

У порога девушек радостно встретили два пастушьих пса. Следом за ними на крыльцо вышел старик, высокий и крепкий, с выдубленной ветрами кожей, с копной седых волос под выцветшей кепкой. Он широко улыбнулся и раскрыл объятия.

– Мара!

Девушка бросилась к отцу и с разбегу повисла у него на шее, словно пытаясь одним объятием стереть прошедшие годы и вновь стать ребенком.

Отец и дочь наперебой заговорили на гальего – местном диалекте, смеси испанского и португальского, на которой говорят в Галисии.

Мара учила Карли своему языку, но сейчас эти двое говорили слишком быстро, спеша поделиться друг с другом новостями, так что Карли почти ничего не понимала.

Наконец отец Мары приглашающим жестом указал на распахнутую дверь.

– Я приготовил caldo galego. Заходите же!

Мара подтолкнула Карли к крыльцу.

– Овсяная каша с капустой, картошкой и вообще всем, что найдется в погребе! – пояснила она с радостно блестящими глазами. – Моя любимая!

Карли робко двинулась вперед.

– Bos días![55] – поздоровалась она с отцом Мары.

Тот, явно довольный, улыбнулся еще шире и стиснул ее в медвежьих объятиях.

Уже неплохо.

Затем Мара взяла ее за руку и притянула к себе.

– Это Карла Карсон. – И, крепко сжав руку Карли, наконец набралась смелости произнести вслух то, что так долго оставалось несказанным: – Мы с ней любим друг друга.

11 часов 56 минут

по времени Восточного побережья

В реабилитационном центре больницы при Джорджтаунском университете Монк подбадривал жену:

– Давай, солнышко! Ты сможешь! Еще пара минут – и обед!

Кэт бросила на него свирепый взгляд.

– Погоди, еще догоню тебя и врежу! – пропыхтела она.

Опираясь на параллельные брусья над полом, Кэт заново училась ходить – одну за другой передвигала ноги. Она взмокла от усилий – капли пота выступили даже на лбу. С болью в сердце Монк смотрел на жену, старался подбадривать ее шутками и прибаутками. Однако понимал: надо радоваться. Им невероятно повезло.

В сущности, случилось чудо.

Множество неврологических тестов так и не смогли объяснить, что произошло с Кэт. «Сигма» ограничила доступ к ней врачей и исследователей, а само происшествие получило гриф секретности и сохранялось в строгой тайне. Доктор Темплтон регулярно прилетала сюда из Принстона и наблюдала за состоянием нейронной пыли, которая теперь работала сама по себе, заряжаясь частично от электротока в мозгу Кэт, частично от некоего броуновского движения, возбуждающего пьезоэлектрические кристаллы. Исследование под электронным микроскопом показало, что кристаллы претерпели изменения на атомном уровне – но никто не мог объяснить, в чем именно состоят эти изменения, и не мог их воспроизвести.