— Вы его только сюда не пускайте, за ради бога, — Скирдюк вяло повел пальцем, странно улыбаясь при этом. — Попадет — не выпустят. Так же?

Коробов начал догадываться. В досаде он даже прищелкнул пальцами. Однако надо было взять себя в руки и провести допрос. Время убегало, в Ташкенте ждали незавершенные дела, представлявшиеся пока более важными, и Демин, можно было легко догадаться, сердится уже не на шутку. Дернуло же Гарамова усомниться в психической полноценности Скирдюка! Он, несомненно, дал почувствовать это арестованному, и теперь Скирдюк симулирует помешательство.

— Здраво, здраво рассуждаете, Степан Онуфриевич, — заметил как бы небрежно Коробов. Он будто вспомнил о чем-то забавном и решил поделиться. — Тут как раз перед вами одного ненормального приводили. Представляете: в течение месяца вытаскивал линзы из оптических приборов. У него нашли мешочек, полный линз! Хотел, говорит, аппарат сделать, прожигающий вражеские танки лучом.

Скирдюк вскинул на него непонимающий, вполне трезвый взгляд: зачем, мол, капитан рассказывает ему эту историю?

— Так вот, — продолжал Коробов, — он тоже увидел этого воробьишку, ну и, как обычно все шизофреники, жалобно так попросил: «Пустите птичку сюда! Я с ней записку в академию отправлю. Принцип моего аппарата изложу. Чтоб в Москве узнали...»

Коробов усмехнулся, однако Скирдюк стал мрачен.

— Не будем валять дурака, Степан Онуфриевич! — строго произнес Коробов. — Артист из вас плохой и ничего вы не добьетесь этим. Любая психиатрическая экспертиза сразу же покажет, что вы абсолютно здоровы.

Скирдюк поерзал на табурете.

— Какой я есть — другим не стану, — произнес он сердито.

— Ну и порядок! Приступим к допросу. Жалобы, просьбы есть у вас?

— Имеется, — Скирдюк ухмыльнулся. — Хлопните меня скорей и не мучайте вашими разговорами.

Конечно же, он понимал, что по законам военного времени за убийство, совершенное военнослужащим, положено суровое наказание. Он был лишен всяких надежд, и все же именно это и решил использовать Коробов. И потому прежде всего следовало добиться, чтобы Скирдюк отступил от своей легенды — о трагической любви к равнодушной Наиле. И не торопясь, нанизывая на логический стержень собранные за это время факты, Коробов нарисовал сейчас перед угрюмо слушающим его Скирдюком следующую картину.

И в самом деле, Наиля не любила Скирдюка. Уступила мимолетному женскому порыву — от одиночества, от тоски по мужскому вниманию, ласке. Но как раз поэтому вовсе не собиралась она уходить вместе с ним из жизни, подобно госпоже Моро и ее возлюбленному Эмилю. Пожелтевшая книжечка, Наиля возможно перечитала ее не раз, понадобилась Скирдюку всего лишь для инсценировки, шитой белыми нитками. Кстати, сам Скирдюк опроверг свою версию еще на первом допросе, когда кричал, страдая, что Наиля была холодна с ним. К чему же было ей соглашаться на крайний выход? Нет в этом логики, и потому лишний раз факты убеждают, что убийство — именно так! — готовилось тщательно и заранее. Правда, план свой Скирдюк изменил. Сперва он хотел отравить Наилю, усыпить ее большой дозой люминала (Способ среди женщин-самоубийц распространенный. Тут Коробов предъявил заключение химиков). Тогда со Скирдюка, были бы, как говорится, взятки гладки. Почему же отказался Скирдюк от этого намерения своего, которое, осуществись оно, возможно позволило бы ему уйти от прямой ответственности?