Тандаджи, выслушав соображения Игоря с невозмутимым лицом, кивнул, мгновенно подписал указ о предоставлении капитану Дробжек оплачиваемого отпуска на реабилитацию и оплате всех необходимых процедур и лекарств. И словно невзначай поинтересовался:

– Ты ее куда возвращать собрался? В ведомственное общежитие? Или…

– Или, – сухо ответил Стрелковский, и тидусс чуть улыбнулся – самыми уголками тонких губ.

– Будешь забирать Дробжек – позвони Кляйншвитцеру, – сказал добрый начальник разведуправления, – он сориентируется по тебе и заберет вас через Зеркало. Я уже договорился.

– С меня коньяк, – отозвался Игорь Иванович, с удовольствием наблюдая, как отчетливо поморщился Тандаджи.

Ренсинфорс встретил агента Стрелковского белыми, чуть заснеженными кривыми улицами, легким морозцем и прозрачным чистым воздухом, в котором яркие высокие дома столицы Бермонта с их праздничной архитектурой казались невероятно четкими и веселыми от осеннего низкого солнца. Машин было много, и до королевского лазарета Игорь добирался долго, разглядывая настенную живопись и многочисленные выставленные у подъездов многоквартирных домов резные фигуры животных в натуральную величину. Видимо, резьба по дереву была здесь чем-то вроде национального вида спорта.

Он проезжал мимо огромных деревянных лосей, «щиплющих траву» по обе стороны от дверей, оленей с очень натурально выполненными рогами, рысей, зайцев и лис с волками. Но, конечно, количество медведей побивало все рекорды. Медведи на задних лапах, на четырех, ловящие рыбу, держащие в лапах фонари, спящие, играющие медвежата… Они были везде. И на флагах, и на наклейках дверей ресторанов, и на административных зданиях.

Тяжеловесный и мрачный замок Бермонт с шагающим медведем на трепещущем на шпиле центральной башни флаге смотрелся в этом ярком городе чуждо, как бронетранспортер среди лакированных розовых и голубых дамских машин. Впрочем, характер бермонтцев был под стать замку. Ну а цветные крыши домов, многочисленные фонари, резные фигуры и яркие рисунки на стенах: цветы, трава, летние пейзажи – ответ длинной и холодной зиме, попытка расцветить белое безмолвие, в которое погружалась страна почти на пять месяцев.

Игорь доехал до лазарета, дождался врача с обхода и наконец-то направился в палату к Люджине. Ее перевели из реанимации в терапию, и в коридоре, по которому шагали полковник с доктором, уже не чувствовалось той глухой и заставляющей понижать голос тревоги, которая была разлита на этаже реанимационного отделения. Там стояла тишина, а здесь слышались голоса и смех пациентов, ворчание медсестер, кто-то говорил по телефону, кто-то смотрел телевизор.

Люджина сидела на аккуратно застеленной кровати, с папкой медицинских документов рядом, на зеленом покрывале. Собранная, бледная, чуть похудевшая, с внимательными синими глазами, пробивающейся черной щетиной на обритой голове и кривым розоватым шрамом, пересекающим макушку. И в какой-то бежевой пижаме.

Как это он не подумал, что нужно приехать с одеждой?

– Полковник, – сказала она радостно и попыталась подняться навстречу. Позади него сердито вздохнул доктор.