Вдобавок ко всему одно торговое предприятие из Лио­на, сотрудничающее с верфью, просило меня оказать им помощь в качестве золотоискателя. К письму прилагался небольшой аппарат для поиска и анализа, а также ин­струкции к нему. В случае обнаружения золотой жилы с чистотой элемента, превышающей шестьдесят пять процентов, – и исключительно в этом случае, – мне пору­чалось сообщить об открытии «в кратчайшие сроки и конфиденциально». Само собой разумеется. Если мне удастся найти месторождение золота, я незамедлительно отправлюсь в их офис в Лионе, чтобы предприятие оформило свои права на владение им. Наконец, один ка­толический миссионер в своем письме, написанном ви­тиеватым каллиграфическим почерком, просил меня, чтобы я заполнил «с величайшей тщательностью и тер­пением святого» анкеты, на вопросы которых должны были отвечать аборигены. «Если принцы племени банту, проживающего на острове, окажутся очень робкими, не отчаивайтесь, – советовал он мне. – Учите их на своем примере и молитесь коленопреклоненно. Это наставит их на путь истинный». Вне всякого сомнения, миссионер не располагал точными сведениями о месте моей служ­бы: вряд ли мне удастся обнаружить здесь какое-нибудь государство банту, будь то королевство или республика. Когда мне осталось распаковать лишь два ящика, я неожиданно наткнулся на этот конверт, их письмо.

Мне бы хотелось сказать здесь, что я разорвал его, не читая. Но не смог этого сделать. Спустя несколько дней я восстановил в памяти последовательность событий. Зачем я вспоминал об этом? Потому что дурацкое пись­мо взбесило меня настолько, что я не распаковал два по­следних ящика. Я не узнал, что в них было, и это впо­следствии едва не стоило мне жизни.

Письмо от моих бывших товарищей по борьбе. Са­мым отвратительным являлось то, что оно не содержало ничего конкретного. Его авторы позаботились о том, чтобы в нем не было ни искажений реальности, ни не­нужных оскорблений. Они не хотели давать мне повод возненавидеть их, не понимая, что именно это возбуж­дает во мне ненависть. Больше всего меня вывели из се­бя их тонкие намеки о необходимости молчания. Они были бы огорчены, если бы в будущем я начал действо­вать против них теми же методами, которые использо­вал в прошлом на их стороне. Они, как всегда, подчерки­вали свое сожаление по поводу того, что я оставил их ряды, и даже предлагали возможность реабилитации, если я решу вернуться домой. Они и вправду считали причиной моего отказа неутоленные личные амбиции! Естественно, я послал их ко всем чертям со своего остро­ва, удаленного от них на девять тысяч километров. Од­нако законченным идиотом себя считать не хотелось. Даже в крайнем раздражении я понимал, что проклинал не каких-то конкретных людей, а свои чувства по отно­шению к прошлому. Я был узником своей памяти, а не этого крошечного острова. Если судьба привела меня сюда, то виной всему было мое участие в политическом движении, которое по странному стечению обстоя­тельств началось с одного письма, а сейчас заканчива­лось другим.

Самые везучие ирландские сироты получали образо­вание в школе Блэкторна. Англичане считали, что они представляли потенциальную опасность и легко могли стать пушечным мясом для повстанцев. Миссия Блэк­торна состояла в том, чтобы превратить нас в безопасных и покорных пролетариев. Лучше всего, в моряков. Эта профессия была особенно подходящей, потому что таким образом люди, попавшие под подозрение в неблагонадежности еще в момент своего рождения, посыла­лись в открытое море, в ряды английского флота, кото­рый представлял собой плавучую тюрьму. Мне тоже была уготована такая судьба, и я превратился в техника морской логистики, заурядного ТМЛ. Правда, мне при­сваивался первый разряд, согласно диплому, выданному ее милосердным величеством. Педагоги Блэкторна, на­до отдать им должное, были неплохими специалистами. Они научили нас основам океанографии и метеороло­гии. А еще – способам связи. Это было единственным преимуществом английской оккупации: я мог тысячу раз заявлять о своей католической вере, но предпочитал азбуку Морзе латинскому языку. Однако английское вы­сокомерие переходило все границы. Англичане вообра­жают, что могут обращаться с обитателями своих коло­ний, как с паршивыми псами. И в дополнение к этому требуют верности от псов, которым кидают объедки со своего стола. Они хотели бы, чтобы мы служили на их кораблях, в то время как Ирландия шла бы ко дну. Они бы желали, чтобы мы следили за состоянием атмосфе­ры, в то время как сами отнимали бы у нас наш воздух и нашу землю. Им не приходило в голову, что мы мо­жем восстать против них.