Как вы отреагировали, когда узнали, что вошли в список финалистов премии «Большая книга»? Важно ли это для вас? Алина

Алина, я был очень рад. Я имел свои представления о том, в каком направлении может двигаться литература. Я не декларировал их специально, но – имел и воплотил в своем романе. В выдвижении романа в финал я вижу поддержку своих представлений, и мне это важно. Вообще говоря, участие в финале вносит в жизнь определенные изменения. Даже моя научная монография «Всемирная история в литературе Древней Руси» стала лучше продаваться. Я читал о людях, которые купили ее, приняв за вышедший в финал роман. Хочется верить, что они все-таки не разочаровались. Сейчас подумал: а ведь неплохое название для романа, нужно взять на заметку.

Какие тенденции в современной литературе вам кажутся наиболее интересными? Дмитрий

Мне интересны те тенденции, которые указывают на возвращение литературы к нормальному состоянию. Литература переломных эпох – нервная, публицистичная. Даже спустя десятилетия чувствуется, что автора трясет. Я не против переломных эпох как темы, но хорошо это получается только тогда, когда пишущий достигает внутреннего равновесия. А для этого требуются перемены в общественном сознании, которым, в свою очередь, необходимо время. Вспомните, какими мы были еще недавно: голодными, растерянными, истеричными. Наша литература скрежетала от «жести», а мы читали ее, противоестественным образом успокаиваясь, потому что ее картинки были страшнее реальности. Литература начала проверять границы дозволенного – в этическом и эстетическом измерениях – и не обрела их. Знаете, мне кажется, что от всего этого читатель уже устал. Он хочет добротных («добро» здесь очень кстати) и по-хорошему литературных вещей. Так после демобилизации тянет надеть костюм.

Скажите, становится ли новая книга для вас навязчивой идеей, которая полностью занимает вас, пока роман не будет готов, или вы можете возвращаться к работе от времени к времени, когда чувствуете вдохновение? Виктория

Мне кажется, роман – это как длительные любовные отношения. Здесь предусмотрена возможность и чаю выпить, и на работу сходить. Особенно важно – на работу: у нас не много людей, позволяющих себе заниматься исключительно писательством. Понятно, что при таких обстоятельствах непрерывный экстаз невозможен. Зато в сердце автора есть сильное постоянное чувство. Автор часто думает о романе. А роман напоминает о себе не только за письменным столом, но и в электричке, в ванной, на рабочем заседании. Он входит в авторскую жизнь, и такое вхождение без определенной упорядоченности отношений невозможно.

Как вы относитесь к мату в литературе? Допустимо это, или все-таки в литературе должен быть «литературный» язык? Кеша Ганин

Кеша, к мату я отношусь как филолог, то есть отдаю себе отчет в том, что есть и такой лексический пласт. А раз он есть, значит, существуют ситуации, когда он востребован – как в литературе, так и в жизни. Ну, скажем, когда вам на ногу роняют тяжелый предмет. Или намереваются построить в Петербурге небоскреб. Но ведь такие неприятности случаются нечасто, верно? Русский мат – это очень сильный инструмент, потому что табуированность его выше, чем у ругательств в других языках. Если уж его и употреблять (а я здесь не принадлежу к энтузиастам), то – правильно, используя всю его энергетику. Нет ничего хуже использования мата в качестве слова-связки. Или общего фона литературного произведения. Мат сразу сдувается, становится беспомощным и жалким. Напоминает диктатора в изгнании.