Если исходить из посыла об определенной похожести всего и вся, наверное, можно найти точки соприкосновения и с «Алхимиком». Может быть, это тема ученичества. Я не могу сказать, что являюсь большим поклонником Коэльо, хотя и признаю, что это человек, который создает добротные литературные тексты. Мы с вами, помнится, говорили о юморе: вот у него юмора, кажется, совсем нет. Что же касается «Соловьева и Ларионова», то я бы сказал о других параллелях, на которых специально ставлю в романе акцент. Как я упоминал, у меня есть отсылка к Роману Валерьяновичу Хлудову. Мне было важно присутствие этого образа. Ведь когда Соловьев исследует жизнь генерала Ларионова, он занимается не столько изучением исторической реальности, сколько исследованием мифа.

В одной из рецензий вас упрекают, что в романе «Соловьев и Ларионов» сцена в лодке близка к лермонтовской «Тамани». Поскольку роман соткан из множества реминисценций, хочу спросить вас о правомерности и такой параллели. Признаюсь, это наблюдение мне комментировать непросто: о параллели с «Таманью» я не подозревал и сходство вижу пока только в наличии лодки. Вместе с тем, как ученый-компаративист, к сопоставлениям отношусь с полным сочувствием (лодка – это уже кое-что) и предложил бы строить их на более широком материале – включая произведение Джерома К. Джерома и песню «Окрасился месяц багрянцем».

Ваша книга наверняка будет хорошо продаваться. Вы ее рассматриваете как бизнес-проект? Когда я пишу, то вообще не думаю о том, принесут мои книги деньги или нет. В таком заявлении нет кокетства. Если бы я рассчитывал на прибыль, писал бы триллеры, любовные романы, «офисную прозу» или, скажем, фэнтези… Разумеется, я был бы рад, если бы мог жить на авторские гонорары. Но в нашей стране (и не только в нашей) жить на них невозможно – по крайней мере, занимаясь литературой в строгом смысле слова. Почти у всех писателей есть и другие сферы занятий, которые приносят какие-то деньги. Впрочем, говорить, что я зарабатываю деньги наукой, тоже в некотором смысле преувеличение. Мои отношения с наукой изначально – по любви, а не по расчету.

Расскажите, как на обложке «Соловьева и Ларионова» появился рисунок Михаила Шемякина. Я познакомился с Михаилом Шемякиным и его женой Сарой де Кей лет десять назад во время работы над одной из книг. Общение с ними стало одним из тех подарков, ценность которых со временем становится только выше. Шемякин – не просто великий художник, он глубокий и светлый человек. Раньше метафизика Петербурга отражалась Пушкиным, Гоголем, Достоевским, а сейчас, я думаю, она ушла из литературы в живопись и отражается Шемякиным. Его взгляд на мир мне близок. Питерские болота рождают особое семантическое и стилевое поле, в котором все мы здесь пребываем. Вероятно, ощущение этой общности и побудило меня обратиться к Шемякину по поводу рисунка для обложки. Я благодарен, что он его создал, – тем более благодарен, что уже много лет Михаил не занимается иллюстрированием. Получив рисунок, я был поражен точностью его попадания. Элементы конструктивизма замечательно соответствуют послереволюционной эпохе, в которую действовал генерал. Самого генерала Ларионова Шемякин связал с аспирантом Соловьевым колючей проволокой. Так отражена важная для романа мысль о неразрывном единстве исследователя с его темой, о неслучайности их соединения. Кроме того, в рисунке есть элементы текста, который при внимательном рассматривании можно прочесть. Но главное – абсолютное стилевое соответствие иллюстрации роману. Легкое, без вычур, искривление пространства. То, что искусствоведы обозначают выразительным словом «деформация».