Я перечитал это письмо, тетя Джанет, и боюсь, что оно тебя встревожит. Но удержись и не рисуй себе страшных картин! Честное слово, я просто пошутил насчет смерти, ведь за столько лет, когда она подстерегала меня на каждом шагу, я свыкся с ней. Не слишком это хороший тон, однако помогает — когда чернокрылая старуха витает вокруг тебя денно и нощно в чужих краях, иногда зримая, иногда нет. Впрочем, ты всегда можешь слышать шелест ее крыльев, особенно во тьме, когда они невидимы. Тебе все об этом известно, тетя Джанет, тебе, которая происходит из рода воинов, которая обладает особым даром видеть скрытое за черной завесой.

Честное слово, я ничуточки не боюсь этих горцев и не сомневаюсь в них. Я уже полюбил в них их замечательные качества и готов полюбить их самих. Я также думаю, что они полюбят меня (а кстати, несомненно, и тебя). Я почему-то думаю, что в их отношении ко мне нет неприязни, но есть какая-то настороженность, они смотрят на меня, отталкиваясь от чего-то в прошлом, от чего-то, что внушает надежду, чем можно гордиться, что вызывает немалое уважение. Пока у них не было возможности оценить меня подобным образом, наблюдая меня и мои дела. Конечно же, такое отношение кто-то объяснил бы тем, что, хотя они внушительные, рослые, крепкие мужи, я все же на голову выше и в плечах шире самого крупного из них — я имею в виду тех, кого видел. Я замечал, как они смотрели на меня снизу вверх, будто измеряя меня, даже когда держались поодаль, а точнее, не подпускали меня к себе ближе чем на расстояние вытянутой руки. Надеюсь, когда-нибудь я пойму, что за всем этим кроется. А пока ничего другого не остается, как только идти своей дорогой — дорогой дяди Роджера в действительности — и ждать, быть терпеливым и справедливым. Я давно оценил эту тактику, живя среди чужих народов. Спокойной ночи.

Любящий тебя

Руперт

февраля 24-го, 1907

Моя дорогая тетушка Джанет,

я неописуемо рад тому, что ты скоро выезжаешь. Это уединение, боюсь, начинает действовать мне на нервы. Вчера вечером на какой-то миг я подумал, что смогу овладеть собой, но слишком быстро утратил равновесие. Я находился в моей комнате в восточной башне, в комнате на corbeille[88], и наблюдал, как тут и там под деревьями, будто стараясь остаться незамеченными, молча и поспешно двигались люди. Не сразу, но я обнаружил место их сбора — в ложбине посреди леса, как раз за «естественным» садом, названным так на карте, или плане замка. Я приложил все усилия и добрался до этого места, а там вдруг оказался прямо среди них. Собралось, может быть, двести-триста человек, и таких статных мужчин я в жизни не видел. Редкое приключение, однако же я бы не хотел пережить такое еще раз, потому что, как я писал тебе, в этой стране каждый мужчина носит ружье и знает, как обращаться с ним. Кажется, я не встречал здесь ни одного холостяка (да и женатого мужчину), который бы не ходил с ружьем. Интересно, а спать они ложатся тоже с ружьями? В тот же миг, когда я оказался среди них, все имевшиеся в том месте ружья были нацелены на меня. Не волнуйся, тетя Джанет, они в меня не стреляли. Если бы так, я бы не писал тебе сейчас эти строки. Я занимал бы тот самый клочок поместья или ту самую каменную камеру и был бы начинен свинцом от макушки до пят. В обычных обстоятельствах, как я понял, они бы спустили курки мгновенно — таков здесь этикет. Но в этот раз все они, пусть каждый отдельно, установили новое правило. Никто не произнес ни слова и, насколько я мог видеть, не шелохнулся. Поделюсь своим опытом. Я уже не единожды бывал в подобной ситуации, поэтому и с ними постарался вести себя самым естественным образом. Я осознал — эта мысль молнией блеснула, учти, — что если обнаружу страх, или внушу им страх, или даже признаю опасность, всего лишь подняв руки, то вызову на себя огонь. Несколько секунд они оставались недвижимы, будто обратились в камень. Затем на всех лицах, словно по полю ветер пробежал, промелькнуло странное выражение: с таким удивлением люди глядят, просыпаясь в незнакомом месте. В следующий миг каждый взял ружье под мышку и приготовился к любому развитию событий. Все было проделано ими одновременно, четко и быстро, так что я невольно вспомнил про салют у Сент-Джеймсского дворца.