[76] расстался по истечении срока, в пределах какового он мог на законных основаниях выкупить свою собственность. Это тайное обязательство, и тайна сия свяжет прежде всего нас с тобой; это ответственность, которую я взял на себя также и от лица моих наследников; это долг, который необходимо выполнить любой ценой. Тебе не следует думать, будто мною двигало недоверие к тебе или сомнения в твоей способности выполнить оговоренное обязательство, и поэтому-то я принял также другие меры, заботясь о непременном осуществлении моей заветной мечты. Нет, единственно для того, чтобы восторжествовал закон, если в том будет необходимость, — ведь кто может сказать, что произойдет, когда уже не стоишь у руля, — единственно по этой причине я составил второе письмо с разъяснениями для других лиц: в случае невыполнения этого моего распоряжения из-за твоей смерти или еще чего-либо оно приобретает форму дополнения, или кодицилла к моему завещанию. Но пока я хочу, чтобы это мое распоряжение оставалось нашей с тобой общей тайной. Для того чтобы ты знал, как велико мое доверие к тебе, позволь мне здесь сообщить, что вышеупомянутое письмо помечено буквой С, что оно предназначено моему поверенному и одному из моих душеприказчиков, Эдуарду Бингему Тренту, и что в конечном счете оно будет рассматриваться как пункт 11 моего завещания. Эдуард Бингем Трент получил мои соответствующие указания, а также копию настоящего письма, каковая в случае необходимости — и только лишь в этом случае — должна быть вскрыта и должна читаться как изложение моей воли в отношении выполнения тобой условий, на которых ты получаешь от меня наследство.

А теперь, мой дорогой племянник, позволь обратиться к другому предмету, более занимающему меня, — к тебе самому. Когда ты будешь читать эти строки, я уже умру, поэтому не вижу необходимости в сдержанности, укоренившейся во мне на протяжении моей долгой и замкнутой жизни. Я очень дорожил твоей матерью. Как тебе известно, она была на двадцать лет моложе самого младшего из ее братьев, который был двумя годами моложе меня. Мы все повзрослели, когда она пребывала еще во младенчестве, и мне незачем говорить, что она была у нас любимицей — почти что собственный ребенок для каждого из нас и одновременно наша сестрица. Ты знаешь, как она была мила и какими высокими качествами обладала, поэтому мне незачем говорить об этом; но я бы хотел, чтобы ты понимал, как она была дорога мне. Когда она и твой отец встретились и полюбили друг друга, я был далеко — я открывал мой новый филиал в глубинном районе Китая и в течение нескольких месяцев не получал вестей из дома. Я впервые услышал о твоем отце, когда твои родители уже вступили в брак. Меня порадовало то, что они были счастливы. И они не нуждались ни в чем, что мог бы дать им я. Когда твой отец умер, так внезапно, я пытался утешить твою мать; все, чем я владел, было бы в ее распоряжении, пожелай она этого. Она была гордой женщиной, гордой со всеми, кроме меня. Она поняла, что, хотя я казался холодным, суровым (а возможно, и был таким), к ней я относился иначе. Однако она не хотела принимать никакой помощи. Когда я стал настаивать, она заявила, что у нее достанет средств на твое содержание и обучение, а также на ее собственные нужды, пока она жива: сказала, что твой отец и она решили, что тебя следует приучать к здоровой и деятельной жизни, а вовсе не к роскоши; она также считала, что твой характер сложится таким, как надо, если ты научишься полагаться на себя и довольствоваться тем, что твой покойный отец оставил тебе. Она всегда была разумной и глубоко мыслящей девушкой, и теперь вся ее мудрость и все ее мысли были посвящены тебе, ее ребенку. Рассуждая о тебе и о твоем будущем, она сказала много такого, что осталось у меня в памяти. И вот что я помню до сего дня. Это было сказано ею в ответ на мое утверждение, что крайняя бедность сама по себе опасна, что молодой человек может узнать слишком много нужды. Она же мне ответила: