Но неистовые, упорные горцы были непобедимы. Столетиями с пылом и яростью, ничем не укротимыми, неодолимыми, они отстаивали свою независимость. Раз за разом, век за веком они бесстрашно противостояли армиям, высылаемым против них. Это пламя свободолюбия поддерживалось не напрасно. Все великие державы и каждая из них в отдельности знали, что завоевать маленький народ Синегории будет не просто, что такая задача под силу только неутомимому гиганту. Снова и снова горцы сражались десятками против сотен и никогда не прекращали битву, пока либо не уничтожали врагов, либо не обращали поредевшие вражеские отряды в бегство.

Многие и многие годы Синегория оставалась неприступной, и все крупные державы и прочие государства давно уже опасались, что, развяжи кто-то из них войну против нее, зачинщику придется отбиваться и от объединившихся выжидавших сторон.

В то время, о котором я рассказываю, в Синегории — да в действительности и повсюду — возникло предчувствие угрозы, надвигавшейся на страну из Турции. Причина нападения была неизвестна, однако были свидетельства того, что турецкое «разведуправление» проявляет активность с прицелом на стойкого маленького соседа. Чтобы подготовиться к предстоящему, воевода Петр Виссарион и обратился ко мне: он желал иметь необходимый «военный бюджет».

Ситуация осложнялась тем, что выборный Совет в то время в значительной мере сплачивала старогреческая церковь, ведь народ исповедовал православие, и испокон веков судьба народа и судьба его веры были неразделимы. Поэтому в случае возникновения войны — независимо от ее причины и повода — это, вероятно, было бы столкновение религий. И такая война на Балканах неизбежно стала бы войной наций, причем конец ее никто бы не взялся предсказывать.

К тому времени я уже неплохо знал эту страну и ее народ и полюбил их. Благородство Виссариона, столь много приносившего в жертву, глубоко трогало меня и одновременно пробуждало во мне желание тоже откликнуться и поддержать подобную страну и подобный народ. Они были достойны свободы. Когда Виссарион вручал мне оформленный акт продажи, я хотел было разорвать документ, но он каким-то образом разгадал мое намерение и опередил меня. Останавливая меня, он поднял руку и сказал:

— Мне ясен ваш замысел, и, поверьте, я уважаю вас за это до глубины души. Но, друг мой, откажитесь от него. Наши горцы невероятно горды. И хотя они позволят мне — одному из них, тому, чьи предки были вождями у них и выразителями их чаяний на протяжении веков, — сделать все, что в моих силах, — и что каждый из них с радостью сделал бы, если бы жребий пал на него, — они не примут помощи от постороннего. Любезный друг, они отвергнут ее и могут проявить к вам, желающему только добра, явную враждебность, а в таком случае вы очень рискуете, рискуете даже жизнью. Вот почему, друг мой, я попросил вас внести в наш договор пункт о том, что я имею право выкупить мою собственность, в отношении которой вы готовы поступить столь великодушно.

Таким образом, мой дорогой племянник Руперт и единственный сын моей покойной сестры, сим я торжественно вменяю тебе в обязанность ради меня и ради тебя самого, а также чести ради в случае, если когда-нибудь станет известно, что благороднейший воевода Петр Виссарион, рисковавший собой для блага своей страны, оказался в опасности — или что имя его опорочено — по той причине, что, имея даже такую великую цель, как спасение отечества, он продал свое наследство, в таком случае поручаю тебе немедленно, причем осведомив о том горцев — хотя необязательно еще кого-то, — вернуть ему либо же его наследникам безусловное право собственности на недвижимость, с которым он хотел расстаться — и