Я стоял возле владыки и видел, как при завершающихся бурных тактах танца он вытащил из-за пояса флейту, поднес ее к губам и издал всего один звук — пронзительный, резкий звук, разорвавший танцевальную мелодию, будто пушечный залп. В тот же миг каждый мужчина загасил свой факел под каблуком. Наступила кромешная тьма, потому что костры, к этому времени уже угасавшие, были затоптаны кружившимися в танце. Музыка не умолкала, но звучала теперь медленнее. Понемногу, подчиняясь музыке, люди захлопали в ладоши — сначала тут, там, а потом уже каждый отбивал в темноте музыкальный такт. Это продолжалось какое-то время, и я, оглядываясь, заметил, что из-за горы прокрадывается слабый свет. Всходила луна.

Вновь раздался звук владыковой флейты — единственный звук, нежный и мягкий, будто соловьиная трель, только многократно усиленный. Он тоже заглушил громовые рукоплескания. Внезапная тишина, слившаяся с тьмой, была столь ощутимой, что мы, казалось, различили биение своих сердец. И тогда в тишине разнесся еще звук, прекраснее которого я не слышал. Низкий горячий голос затянул национальный гимн. Сначала мелодия звучала так тихо, как будто ансамбль скрипачей играл под сурдинку. Но постепенно она набрала силу, и воздух над нами загудел и затрепетал. Каждый слог, каждое слово произносилось огромным хором столь отчетливо, будто то был один голос:

— Проведи нас сквозь тьму, о Иегова!

Этот гимн, спетый от всего сердца, остается в нашей памяти как последнее чудо того полного чудес дня. Без всякого стыда признаюсь, что, слушая его, я плакал как ребенок. И поэтому не смогу написать сейчас ничего больше, чувства переполняют меня!

Рано утром, когда горы еще были серыми, а не синими, по канатной дороге мы добрались до Синего входа, где взошли на королевскую яхту, называвшуюся «Леди»: она помчала нас через Адриатику с такой скоростью, которая мне прежде представлялась немыслимой. Король с королевой вышли на причал проводить нас. Они стояли с правой стороны от покрытого красным ковром трапа и пожимали руку каждому гостю, всходившему на борт. Когда последний пассажир ступил на палубу, трап убрали. Адмирал флота, стоявший на мостике, поднял руку, и мы понеслись к выходу из залива. Конечно же, все сняли шляпы и энергично размахивали ими. Не сомневаюсь, что если бы король Руперт и королева Тьюта пожелали организовать в Синегории колонию дипломатов и журналистов, те, кто были их гостями на торжествах по случаю коронации, вызвались бы все как один. Думаю, старый Хемпетч, ветеран англоязычной журналистики, верно выразил наши чувства, когда сказал:

— Да пошлет Бог им и их близким все Свои милости и счастье, а стране и народу, которым они правят, процветание!

Наверняка король с королевой слышали наши прощальные возгласы, потому что они обернулись, чтобы вновь взглянуть на нашу летящую прочь яхту.

февраля 10-го, 1908

Я так давно даже не вспоминал об этом дневнике, что теряюсь: с чего мне начать? Я всегда слышал, что женатый мужчина — это очень занятой человек; но когда сделался им, пусть для меня настала новая жизнь, и ко мне пришло счастье, о котором я и не мечтал, узнал, что значит быть женатым. Однако я не имел ни малейшего представления о том, что такое быть королем. Теперь у меня не остается ни минуты для себя, что еще хуже — для Тьюты. Если бы те, кто осуждает королей, побывали в этой роли хотя бы месяц, их мнение о монаршей жизни изменилось бы. Было бы полезно завести профессора по монархизму в колледжах, где обучаются анархисты!