Страшное время – это 11-е и 12 января, конец ёлочной кампании. Колонный зал Дома Союзов – самая престижная елка в стране. Главный Дед Мороз родины – артист Бубнов. Сороковое представление в последний день каникул, опаздывает Снегурочка. Испуганный Бубнов что-то рычит под елкой. Из-за кулис ему шипят:
– Займи чем-нибудь детей, она на подходе!
– Чем я их, гадов, займу?! – шипит в ответ Дедушка Мороз.
– Загадай им какую-нибудь загадку!
– Дети! – кричит Мороз. – Я получаю за каждую елку три ставки. Ставка у меня – 13.50. Три елки в день – сколько я имею в день?
– Сорок пятьдесят! – моментально орут смышленые дети.
– Ага, сейчас! – злорадно парирует Дедушка. – А налоги?!
На этой радостной ноте выбегает запыхавшаяся Снегурочка.
Артисты, не приспособленные к елкам, тоже мечтали подзаработать в Новый год. Помню (действительно, вспомнил), как в 60-е годы мы (мы – это я и два моих ныне покойных друга-сослуживца по Театру имени Ленинского комсомола: Всеволод Ларионов и Лев Лосев) провели ночь с 31 декабря на 1 января. Костлявая рука голода гнала нас в половине первого ночи в город Наро-Фоминск, где в закрытом (в прямом и переносном смысле) бункере должен был начаться в два часа ночи новогодний шабаш – предтеча нынешних корпоративов.
Снег шел бесконечный, большими хлопьями, как в дорогом детском спектакле, и мы на моем ржавом транспортном средстве по кличке «Победа», или ГАЗ-20, пробивались по Киевскому шоссе к источнику благосостояния. Ни ночного автомобильного движения, ни указателей в тот каменный век еще не было, и ехать приходилось на ощупь с точным предупреждением, что Наро-Фоминск – это где-то километрах в 80 от столицы.
Через час езды мы стали сомневаться в верности выбранного нами пути в конкретном и философском смыслах. И вдруг метрах в 25-ти от обочины мелькнул огромный транспарант. Остановились, бросились, утопая по колено (а то и повыше – не знаю, как интеллигентно назвать это место), к указателю, дошкандыбали до подножия, а транспарант оказался на каких-то сваях, очень высоко и в темноте. Я мужественно доплыл обратно до шоссе, развернул транспортное средство фарами к транспаранту, и мы с умилением прочли: «ВПЕРЕД, К ПОБЕДЕ КОММУНИЗМА!» Ура! Мы едем в Наро-Фоминск!
Между нами
Георгий Юнгвальд-Хилькевич
Александр Анатольевич! Шурочка!
Друг дорогой, а помнишь, как ты вывозил меня пьяного из профилактория аэропорта Домодедово?
А помнишь, как я позвал тебя с Марком Захаровым в Ташкент и мы создали мюзик-холл Узбекистана?
А помнишь, как нас награждал своей премией комсомол Узбекистана?
Ну чего я стараюсь? Ты уж давно ни хера не помнишь…
Твой Хилл
Я
Юрочка, Георгий Юнгвальд-Хилькевич, был замечательным художником, работал в ташкентском Театре оперы и балета. Насытившись своим живописным амплуа, решил попробовать себя в режиссуре и успешно снял несколько очень разноплановых фильмов. Но профессию художника не бросил и только в Театре сатиры оформил три спектакля. Очень скорблю о нем.
Леонид Ярмольник
Из-за него, б…, я много лет занимаюсь идиотской и тяжелой работой. Кто-то называет ее профессией.