«Нужда привела к разумности», — подумал не без удовольствия Михаил Богусловский. Но выход из положения он не видел в том, что возьмет к себе перебежчиков. Сказал с сомнением:

«— Не велико подспорье. Границу все равно ослаблять придется».

«— Ничего. Ради будущего…»

«— Когда это будущее придет? Через полвека? Сколько людей нужно, чтобы создать искусственные реки в пустынях? А где их теперь возьмешь?»

«— Мы — солдаты. Для нас главное — выполнить приказ, — ушел от полемики Оккер. — К сроку полуэскадрон, Михаил Семеонович, подготовь. Ну, а мысли твои? Времени у тебя достанет обратить в свою веру ученых. Путь, как я понимаю, долгий будет у вас».

Богусловский принял совет, решив и впрямь погодить до «долгого пути» и упрятать свое мнение в долгий ящик. Но в первый же день едва сдержался, приглядевшись к пожилому бритоголовому профессору столичного университета и двум его молодым коллегам, которые еще не имели громких научных титулов, но которых профессор опекал подобострастно и заботливо, словно наседка цыплят. Молодые же ученые, было похоже, не тяготились столь всеподавляющей опекой, а воспринимали ее как должное. Они вполне были уверены, как виделось Богусловскому, что они — гении, не приспособленные к житейским неурядицам, и стало быть, опекун не только должен торить тропу в науку, но и просто обязан ограждать ту тропу от мирского сглазу. Только тогда ученики достойно продолжат дело учителя и даже превзойдут его.

Видя все это, Богусловский как ни пытался убедить себя, что только смелость, только истинное стремление служить народу привело этих людей в такую глушь, но сомнения все больше и больше укреплялись.

«Полазают месяц-другой по горам и станут всю жизнь снимать проценты», — с неприязнью думал он.

Удержал все же себя в тот, первый день, не навязал дискуссии. Она разгорелась на следующий день, когда ученых пригласил на праздничный бешбармак председатель исполкома и где, вполне естественно, такими же почетными гостями были командиры-пограничники.

После первых протокольно-сухих официальных минут, удлиненных обычными для восточного стола приветствиями, вниманием собравшихся постепенно завладели столичные гости.

«— Почему мы выбрали Тянь-Шань? — задавал себе вопрос профессор и медлительно, с расстановкой, как с кафедры университета, чтобы каждое слово ощутилось, осело в сознании, сам же отвечал: — Тянь-Шань — это гигантский оазис в великом поясе пустынь Азии. Обратите внимание: от Каспийского моря до Центрального Китая — Кызылкумы, Каракумы, Голодная степь, Такла-Макан…»

«— И если бы не ледники, — бесцеремонно прерывая профессора, будто взял с места в галоп молодой ученый Лектровский, — не быть бы среди бескрайних песков ни Аральского моря, ни Лобнора, ни Балхаша. — Сделал паузу, поглядывая на всех с явной гордостью, вот, мол, внимайте, впитывайте все, о чем я буду говорить, затем продолжил: — Исток Волги не увидишь, пока не подойдешь к нему вплотную, истоки среднеазиатских рек видны за сотни километров: они в изгибах ледяных корон, что венчают вершины хребтов. Но, обратите внимание, раздел рек происходит в более низких и потому более теплых поясах. Причем раздел этот столь тонок и изменчив, что даже след лошадиного копыта может изменить направление течения воды».