«Голубя пустить? — рассуждал мысленно Богусловский. — Нет, лучше посыльного отправить на Иныльчек. Вернее тут. Сакена пошлю…»

Посигналил Сакену, чтобы отполз тот в тыл, и сам тоже пополз следом. Когда достигли безопасного места, поднялся.

— Прошу тебя доставить донесение на Иныльчек, — начал было говорить Богусловский, но в это время от лагеря донеслись звонкие удары стремя о стремя, а затем громкий призывный крик профессора:

— Завтракать! Завтракать!

Богусловский даже улыбнулся. Словно косарей скликает повариха на стан. Он даже представил себе, как, закинув за спины карабины, зашагают неспешно пограничники к костру, а сверху поскользят по карнизу Васин, Лектровский с Комарниным.

— Ну, молодчина этот профессор. Ну, молодчина, — улыбаясь, говорил Богусловский, но Сакен оставался серьезным. И как бы отвечая Богусловскому, оценил призыв профессора по-своему:

— Умный человек такой, почему головы совсем нет?

Богусловский посерьезнел тоже. Ответил:

— Повоевал бы с наше, сам бы над собой смеялся.

— Зачем ему воевать? Ты воевать будешь. Я буду. Он воду пусть даст.

— Верно. Потому и прошу тебя добраться до Иныльчека. Садись на коня — и скачи. От огня басмачей прикроем.

— Нет, начальник. Ущельем нельзя. Скакать нельзя. Идти нельзя. Горы пойду. Назад немного — трещина есть.

— Далеко?

— Совсем близко. Теперь можно туда, басмача гонял Васин.

— Тогда так: позавтракай, с собой еды возьми — и в путь.

Профессор, встретивший их, весь сиял от удовлетворения самим собой. И хотя это казалось потешным, состояние его было вполне объяснимо: и каша у него получилась, и коням, напоив их, понадевал торбы с овсом. Но главное даже не в этом. Когда стал насыпать в торбы овес, увидел, что он пыльный, и можно было не обратить вовсе на это внимания, он же все торбы подержал в проточной воде. Пыль из овса вымыло, и помягче он стал. Сено тоже щедро смочил. Пусть отмякнет, пока лошади с овсом управляются, аппетитней станет. Он даже удивился, что краском не обратил внимания на его старательность, ни сена мокнущего не заметил, ни вкуса каши. Съел ее вроде бы по обязанности, потому что просто заставляет необходимость его это делать. Хотел даже профессор спросить: «Как моя первая в жизни каша?», но постеснялся. Ждал, не оценит ли краском. И обидно для него прозвучала просьба Богусловского:

— Приготовьте, пожалуйста, для Сакена полбулки хлеба и пару мясных консервов.

— Хорошо, — ответил профессор сдержанно. — Сейчас сделаю.

Сакен взял только одну банку да четвертушку хлеба. Сунул за пазуху и, не слушая никаких советов, сказал решительно:

— Пошли.

Щель, в которую нырнул Сакен, оказалась метрах в двадцати от горловины, и Богусловский с запоздалой тревожностью подумал, что басмачи вполне могли ночью просочиться туда.

«Засаду на ночь придется выставлять».

А днем по щели можно относить Васину и молодым ученым пищу. Раненого Лектровского снять. В общем, хорошо получилось и плохо. Хорошо, что не нужно теперь будет ползать по карнизу, а плохо, что ночью придется сразу всем не спать: двое наверху, двое в щели, трое в горловине. Не в счет только профессор. Пусть за конями смотрит, кашеварит да Лектровского лечит.