Я остановился на баке — носовой палубе «Индигирки» и тоскливо вглядывался в ночь, ловил меркнущие огни «Моссовета», уходившего на Чукотку.

Мимо меня в сумраке пробежала Маша, приметная своей легкой стремительной походкой и худенькой фигуркой. Узнав меня в темноте, она вернулась.

— Ты зачем у нас, капитан? — спросила она, близко подходя и заглядывая мне в лицо.

— С вами остаюсь, — сказал я. Мне было не до шуток, и я смотрел на нее сумрачно и строго.

— С нами? Такой… пригожий? — В голосе ее послышалось искреннее удивление.

— Маша, откуда ты? — спросил я.

— Я? — Маша на мгновение задумалась, наверное, стараясь понять, почему я спрашиваю ее об этом. — Из тайги, — сказала она. — Помогаю Дусе на камбузе. Зачем тебе?

— А та, вторая, Наталья, кажется… Кто она?

— Она тебе нравится? — спросила Маша, приближаясь ко мне, и негромко рассмеялась. — Федор за нее убьет.

— Федор за тебя заступался, — сказал я.

— По старой памяти, — сказала Маша и звонко рассмеялась.

Она повернулась и стремительно побежала прочь. Стальная палуба легко вызванивала под каблучками ее сапожек.

До слуха моего донеслись произносимые шепотом, хотя и довольно явственно, отменные ругательства. Надо мной на капитанском мостике, опершись руками на леера и широко расставив ноги в сапогах, стоял высокий, в перехваченной ремнем телогрейке человек. В сумраке все же можно было увидеть, что у него вытянутое лицо с вдавленными щеками, нос горбинкой. Я узнал его: капитан «Индигирки» Линев. Едва я повернулся к нему, ругательства прекратились. Он был совершенно пьян, Кирющенко был прав. Линев отошел от лееров и скрылся в рулевой рубке. Заработала машина, послышались удары плиц о воду, колеса вращались все быстрее, ожесточеннее, наматывая пенные струи. Пароход пришел в движение.

Позади меня на капитанском мостике кто-то разговаривал с капитаном, интонации были раздраженными, хлопнула дверь рубки.

Я упорно не поворачивался на голоса. Какое мне дело, в конце концов, и до ругани капитана, и до того, что он пьян, и что там на мостике идет какая-то возня. К черту!

По трапу загремели кованые сапоги. Кто-то спускался ко мне на палубу, впечатывая каждый шаг. Так шагать капитан не смог бы…

— Прошу покорно извинить, — послышался за моей спиной густой басок, — вы начальство наше, как я по одежке вашей понимаю? Рекомендуюсь: старпом Коноваленко.

Передо мной стоял кряжистый бородатый дядька без фуражки, лохматый. Одутловатое лицо, хитроватые глазки.

— Что вам надо? — спросил я довольно враждебно, подумав, что и он, наверное, не трезв.

Он, усмехаясь, сказал:

— Поскольку вы присланы к нам из Москвы, пойдите поговорите с капитаном, — он кивнул на мостки. — Меня, старпома, он слушать не желает. Ведет речной пароход в открытое море. Связывать его, что ли? Под суд неохота идти, тем более, что мне в случае чего многое могут припомнить…

— Но ведь он пьян, как же с ним разговаривать? — неуверенно спросил я.

— Эка невидаль — пьян, — Коноваленко усмехнулся. — Вы-то начальство, вам как с гуся вода. Чистенький, отглаженный, может, еще и партийный впридачу.