Фанни опустилась на одно колено и внимательно посмотрела на рисунок Ньемана. Тусклый, серый дневной свет подчеркивал сияние ее прозрачных глаз. Трудно было определить, о чем она думает. Наконец она прошептала:

– А что, если это ловушка? Если убийца просто вложил в глаза эти ледяные кристаллы, чтобы заманить вас в горы? Эти слои льда, о которых вы говорили, находятся на высоте трех с половиной километров – прогулка не из простых. Там, наверху, вы потеряете много сил и можете стать легкой добычей…

– Я думал об этом, – признался Ньеман. – Но тогда я получу доказательство, что убийца шлет нам свое «послание», хочет, чтобы мы туда поднялись. И мы поднимемся. Известны ли вам такие расщелины на Валлернском леднике, где можно найти эти старые слои?

Фанни коротко кивнула.

– Сколько их?

– На этом леднике только одна, но необычайно глубокая.

– Прекрасно. Есть ли у нас с вами шанс спуститься туда?

В небе зарокотал вертолет. Гул близился, трава пригнулась и пошла волнами, почва вздрогнула под тяжестью опустившегося на землю аппарата. Офицер повторил:

– Есть ли у нас такой шанс, Фанни?

Девушка окинула взглядом бешено вращавшиеся лопасти и задумчиво провела рукой по своим курчавым волосам. Ньеман посмотрел на ее нежный профиль, и его пронизала приятная дрожь. Фанни улыбнулась.

– Ну если только покрепче привязать вас, господин комиссар.

Земля, скалы и деревья внизу, под вертолетом, складывались в сложную мозаику выступов и впадин, света и теней. Сидя в вертолете, Ньеман с удовольствием первооткрывателя любовался этим разнообразием. Его восхищали темные озера между утесами, извилистые морены, отвесные скалы. Этот пустынный пейзаж навевал неожиданные мысли о первозданной природе нашей планеты, обнаженной здесь до предела, дикой, непокорной, неподвластной человеческой воле.

Вертолет пролетал над капризными изгибами горного рельефа, следуя руслу реки, в которую впадали здесь, на высоте, десятки серебристых ручейков. Фанни, сидевшая рядом с пилотом, пристально смотрела вниз, на играющую отблесками воду. Теперь она руководила их полетом.

Зеленый лесной массив начал редеть. Деревья отступали и сливались с собственными тенями, словно не решаясь больше соперничать высотой с небом. Их сменила черная земля – голая, бесплодная и, наверное, почти круглый год оледенелая. Черные мхи, блеклые лишайники и застывшие озерца дышали безнадежным тоскливым одиночеством. Затем на горизонте встали могучие серые гребни вершин, скалистые громады, которые земля словно вытолкнула наружу своим мощным дыханием. Они шли непрерывной чередой, угрюмые, неприступные, словно крепостные стены вражеской крепости. Гора высилась перед ними во всем своем мрачном величии, четко рисуясь на небосклоне голыми каменными уступами, круто обрывавшимися в бездонные пропасти.

И, наконец, пришел черед снегов, с их ослепительной нетронутой белизной. Они одевали вершины ледяной коркой, в которой змеились трещины; с наступлением осени края разломов смыкались, точно губы. Ньеман различил внизу по курсу вертолета горный поток, скованный льдом. Несмотря на пасмурное небо, эта ледяная змея ослепительно сверкала, на нее больно было смотреть, и Ньеман, надев темные очки с защитными боковинками, залюбовался этими блестящими застывшими извивами. Вода подо льдом играла голубыми бликами, и казалось, что в ее ледяной тюрьме заключены кусочки летнего неба. Шум лопастей вертолета, поглощаемый снегами, теперь был почти не слышен.