— Надень… — Я даже не могу понять, чего больше в этой фразе — ухода от моих пустых и ненужных слов, или ответного знака… пару серёжек с жёлтыми топазами я подарил ей перед свадьбой.

— А пойдёт к синему?

— Мне кажется, да.

— Ладно… ты надень серые джинсы и клетчатую рубашку, ту, что моя мама подарила. Тебе очень идёт.

Вика выскользнула из моих ладоней легко и непринуждённо. Ещё секунду я обнимал воздух, потом открыл шкаф. Джинсы были совсем новые, я зубами перекусил пластиковую нитку с этикеткой.

— А ножницы ещё не придумали? — укоризненно спросила Вика.

— Нет. Для лентяев ножи и ножницы всегда дальше, чем собственные зубы.

В прихожей тренькнул звонок.

— Давай быстрее, я открою. — Вика бросилась из спальни, обронив на ходу: — И носки смени, не забудь…

— И вымой уши… — прошептал я, втискиваясь в слишком тугие, не разношенные джинсы. Где эта чёртова рубашка? Мне она не нравится, но не надеть её — обидеть тёщу, а значит, обидеть Вику, значит…

Любой поступок, безразлично, чем он был вызван, тянет за собой целую цепочку следствий. А вот каких зависит совсем не от самого поступка, только от отношения к тебе.

— Андрей, спасибо… — донеслось из прихожей. Я застегнул рубашку. Воротничок жал, но, может быть, она и впрямь мне идёт.

Ответная реплика Андрея Недосилова была едва слышна. Он всегда говорил негромко и мягко.

— Не заблудился? — спросила Вика. Андрей к нам приехал первый раз.

— Это я заблудился… — прошептал я. — В самом себе.

— Лёня!

— Иду! — Я заправил рубашку и вышел в коридор.

Когда-то Андрей Недосилов был мне очень симпатичен. Он психолог, коллега Вики, занимается исследованиями глубины и всех феноменов, связанных с ней. Сейчас… сейчас даже не знаю.

— Леонид, добрый вечер. — Андрей здоровался так, будто мы с ним расстались пару часов назад, а не год назад на Московском вокзале в Питере, когда мы уезжали. В одной руке он держал укутанную в целлофан розу, в другой — бутылочку какого-то ликёра.

— Не заблудился? — повторил я вопрос Вики.

— Всё в порядке. У вас очень хорошо. — Он одобрительно обвёл взглядом прихожую. — Чувствуется семейный уют и теплота.

Андрей — крупный, но того странного, массивного и мягкого типа людей, которых легко представить в массивном кресле или за трибуной перед притихшей аудиторией, но совершенно невозможно вообразить за штурвалом или с отбойным молотком. А ещё он поразительно легко внушает доверие и уважение — первыми же словами, негромким и уверенным голосом.

— Проходи, — предложил я. — Так ты один?

— Мои ребята задерживаются. — Андрей сделал странный жест, будто собирался поправить несуществующие очки. Вот из таких маленьких деталей и складывается образ — лукавый ленинский прищур, ослепительная гагаринская улыбка, сдержанная леоновская печаль. Каждый неординарный человек придумывает — осознанно или нет — какую-нибудь метку: движением, мимикой, интонацией. И несёт её как знамя собственного обаяния.

— Как конгресс? — спросила Вика, забирая у него бутылку и цветы. — Лёня, принеси вазу, ту, высокую…

— Крайне интересно. — Недосилов стал разоблачаться. Слово «раздеваться» к нему никак не подходило. — Витя Архонтов сделал любопытный доклад…