— Что я, сам слепой?
— Помолчи. Отвлекаешь.
И тут раздался первый звонок в дверь. Макар, сделав Монтёру знак не шуметь и лучше вообще не двигаться, мягко ступая, неслышными шагами направился в переднюю. Припал к глазку. В прихожей света нет, так что там, на лестнице, не будет видно, что в глазок кто-то смотрит.
Перед дверью стоял какой-то парень в серой пушистой шапке и телогрейке, с обшарпанным чемоданчиком.
«Кто-то из ЖЭКа, очевидно, слесарь», — решил Макар. Он еле сдержал громкий вздох облегчения.
Скрипнула дверь. Из гостиной высунулась бледная потная физиономия Монтёра. Он спрашивал одними губами:
— Кто это?
Парень звонил настойчиво.
Макар прикрыл глазок металлической заслонкой и тихонько включил свет в прихожей. Ему было невмоготу стоять в темноте и слушать резкие настойчивые звонки. Краем глаза он увидел, как на полу в кухне блеснула вода. Он осторожно включил и тут же погасил свет. Всё стало ясно. Что предпримет парень? Макар потихоньку отодвинул заслонку глазка, приложился к нему и тут же отскочил, чуть не вскрикнул. Над самым ухом оглушительно и внезапно проревел звонок.
В ванной на вешалке висел большой стёганый халат. Макар поспешно влез в него и затянулся поясом с кистями. Шагнул к двери. Прислушался. Парень с кем-то разговаривал:
— Не беспокойтесь, что-нибудь придумаем… в крайнем случае дверь взломаем. Пойдёте в свидетели?
«Надо пускать. Надо пускать. Если действительно начнут ломать дверь? Можно было бы смыться, пока он ходит за инструментами и дворником, но потом они повесят огромный амбарный замок. А, чёрт, почему раньше не вызывали? Почему не видели? Не выходил из кабинета… Ладно, в конце концов, мальчишка, сопляк. А если он знает профессора? В крайнем случае можно будет отбрехаться. Родственник и всё такое. Жаль. Очень не хотелось бы, очень… Но не бросать же. Ну уж нет, не брошу, пусть хоть наряд милиции. Другого случая не будет».
Макар медленно открыл дверь.
«Ничего. Симпатичный мальчишка, рослый, крупный, с весёлым лицом. Хмурится, притворяется, что сердитый, строгий.
Если Монтёр высунет свою рожу — прибью, как собаку. Потом, конечно. Очень неприятная штука — словесный портрет и фоторобот. По одному лицу трудно ориентироваться. Два лица — это уже кое-что.
Где же у них здесь может быть тряпка? Ведро ещё…
Что он так долго возится? Чёрт с ней, с водой. Ах, да, к соседям протекает. Хорошо бы Монтёр нашёл марку. А что, если найдёт и скроет? С него, с дурака, станет. Не с кем работать, не с кем. Куда он её денет, идиот? Кто даст ему настоящую цену?
А кто мне даст настоящую цену? Полмиллиона французских франков. Только в Париже. Здесь и девяносто тысяч хорошо. Но с меня-то на Петровке спросят полную цену…
Что он возится?!
Что это?!
Идиот, уронил что-то! Надо выходить из положения. Жаль. Теперь он знает, что я не один. A-а! Какая разница. Лишь бы этот кретин не высовывался».
— Валерий Николаевич! Что у вас там случилось?
«Слава богу, пронесло. Закурить бы. Можно закурить, и так всё катится к чёртовой матери. Можно окурок опустить в уборную. Ну нет! Не расслабляться, не расслабляться! Надо держать себя в руках. Пусть случайность… Кто мог знать. Но всё остальное должно быть по нотам. Я был готов к случайности.