Он переломил ружье и достал запасные патроны. «Дайте мне время». Вставил первый патрон. Услышал женский голос и увидел, как та, что занимала четвертое место, – молодая девушка с темными волосами и невинным лицом, чьим символом была змея, укрывшаяся в ложбинке между грудями, – начала с улыбкой на губах что-то говорить.

И в этой улыбке он увидел смерть.

Он не понял, было ли это стихом, не узнал, кто мог быть автором и каков эффект этой строки, но с абсолютной уверенностью ощутил, что все для него закончилось. «Это конец», – успел подумать он за те доли секунды, пока дама декламировала строку. Хотел вспомнить Хулию. Хотел сделать это сознательно, пока еще мог распоряжаться своими мыслями, желаниями, пока при нем была его воля. «Люблю тебя», – успел подумать он. Внезапно жуткая, нестерпимая боль, глубокая и жесткая, как укус ротвейлера, вонзилась в его голову. Он выпустил из рук ружье, пошатнулся, ударился о ствол дерева.

И больше он не смог подумать ни о чем.

Упругие струи крови хлынули из носа, глаз и ушей доктора, как будто его череп взорвался изнутри. Крик его превратился в неразборчивое бульканье, а тело еще раз, потом другой ударилось о ствол. И все затихло. Бальестерос, все еще стоя на ногах, стиснул руками виски, будто хотел проверить, что же в точности произошло с этой тыквой. И тогда еще один, седьмой по счету глоток воздуха свалил его на землю.

Рульфо почувствовал не страх, а глубочайшее сожаление, которое сдавило ему горло и выжало из глаз слезы. Он больше всего на свете желал, чтобы друзья его избежали подобного финала. Это он потерпел неудачу, не они.

И он решил, что не может их предать.

Он схватил нож, встал, пошел к лужайке. Но не торопился: шагал размеренно, с нехарактерным для себя спокойствием, словно собирался пожать руку или поцеловать в губы одну из этих неподвижных фигур. Высмотрел рыхлое и бледное тело толстой женщины и свернул, направившись прямо к ней.

Дама, чуть кося глазами, глядела на него: фиолетовые губы на лице – длинные, как ящерки. Она начала декламировать:

– Comme le fu… – Остановилась, встряхнула головой, поправилась: – Comme le fruit foi… Нет, что-то не так… Comme le fufu…

Дамы отреагировали язвительным смехом. Толстая дама покраснела.

– Не заставляйте меня нервничать, сестры…

Рульфо все приближался. Его взгляд внушал ужас, но толстая дама нисколько не испугалась.

– Aх да!.. – Брызги слюны вылетали из ее рта, пока она декламировала, указывая на Рульфо пальцем:

И как раз в тот момент, когда он поднял свой кинжал, необоримая слабость заставила его упасть на колени, как пустой мешок, а потом растянуться на земле. Он не то чтобы потерял способность двигаться – он весь обмяк, чувствуя, что вес охотничьего ножа ломает ему пальцы, а откуда-то с высоты доносится голос дамы:

– Ну и чего вы смеетесь? Я уже стара, память подводит…

Ярость овладела всем его существом, и он сделал невозможное, чтобы подняться. Но стих Поля Валери погрузил его в некую бесчувственную пустоту, кладбище разбитой параличом плоти, некую трясину, со дна которой он безо всякой надежды мог лишь любоваться ногами своих мучительниц. И тогда прозвучал голос Саги: