Энджи вытянула перед собой левую руку, ладонью вверх.
— Я укусила. Я укусила так сильно, и кровь потекла.
Даже в мерцающем свете свечей Молли увидела следы от укусов на мясистой части ладони, запекшуюся кровь.
— Я могу кусать, но не могу резать. Я могу кусать, и вот она, кровь, но их это не устроило, потому что мне велели порезаться.
Лавируя между стеклянными подсвечниками, Энджи двинулась к Молли, а Молли, вдоль стены, от нее.
Предлагая разбитую бутылку, горлышком вперед, Энджи настаивала, резко и зло: «Возьми и порежь меня».
— Нет. Положи бутылку на пол.
Безумные глаза налились печалью. Теплые, соленые слезы покатились по щекам. Злость мгновенно уступила место отчаянию и жалости к себе.
— Мое время на исходе. Он обещал подняться по лестнице, он обещал вернуться за мной.
— Кто?
— Он правит.
— Кто?
Глаза Энджи покраснели от слез.
— Он. Оно. Существо.
— Какое существо? — спросила Молли.
Горячие слезы смыли годы с лица Энджи Ботин, превратили ее в маленькую испуганную девочку.
— Существо. Существо с лицами на руках.
Глава 48
Больница Святой Марии из Вифлеема, открывшая свои двери в Лондоне в пятнадцатом веке, служила пристанищем для безумных и получила название Бедлам. Безумных там давно уже не держали, но теперь Бедлам появился вновь, только им стал весь мир, от полюса до полюса.
Может, существо с лицами на руках обреталось сейчас в подвале, нечто такое, что мог представить себе Гойя и нарисовать в часы черного отчаяния. А может, угроза существовала только в воображении Энджи Ботин. Настоящей была эта угроза или нет, у Энджи ее реальность сомнений не вызывала.
— Боюсь острого, я такая слабая, — продолжала она. — Всегда была слабой. Я хочу повиноваться, они ожидают повиновения, но я не могу порезать себя. Я могу кусать, но не могу резать.
Молли отступала, осторожно обходила подсвечники, словно колдунья, опасающаяся выйти за пределы начерченной ею защитной пентаграммы.
Энджи, наоборот, старалась приблизиться к ней, по-прежнему с разбитой бутылкой в руке.
— Возьми. Порежь меня, полосни. До того, как он вернется, — быстрый взгляд на дверь перед лестницей. Вновь на Молли. — Полосни меня, пока оно не вернулось злым.
Молли покачала головой:
— Нет. Положи бутылку на пол.
Но Энджи приближалась, и в ее голосе смешивались мольба и ярость:
— Разгляди во мне то, что ты ненавидишь. Чему завидуешь, чего боишься, разгляди все во мне, а потом порежь меня, порежь меня, ПОРЕЖЬ МЕНЯ!
Всегда владеющая собой, получившая прививку от ужаса еще в юном возрасте, Молли тем не менее почувствовала, как в ней что-то трескается, барьер, который никак не должен был сломаться, если она собиралась найти Касси, если собиралась спасти всех детей, которые нуждались в спасении.
На глаза навернулись слезы. Она моргнула, смахивая их, боясь, что слезы затуманят глаза и туман этот сделает ее уязвимой к Энджи, к тому, что заставило сорок человек спуститься в подвал, к существу с лицами на руках.
— Энджи… — У Молли перехватило дыхание. Обращалась она к запуганному ребенку, который жил в сердце этой женщины. — Что они с тобой сделали?