Ступив на землю предков, Лола удивилась, что город Судак находится в запустении. Давно не крашеные заборы, не беленные дома, разбитые дороги, заросшие тротуары, неухоженные деревья и кусты придавали городу унылый вид. А ведь в рассказах мамы здесь был прекрасный, почти сказочный рай.

Она обошла город, съездила в Таракташ. Дома́ явно нуждались в ремонте, и на вопрос Лолы к местным жителям: «Почему вы их не перестраиваете или не ремонтируете?», ей объяснили: «Когда мы сюда приехали, нам сказали, что мы здесь живём временно, могут вернуться крымские татары и всё отобрать. Вот мы и не делаем ремонт, так и живём вроде у себя и в то же время не у себя».

Кладбище, где были похоронены дедушки и бабушки Лолы, уже не было, его убрали. По описанию матери дочь нашла дом, в котором её мама родилась, дом в Судаке, где она встретила войну и откуда её забрали навсегда. Лола подолгу стояла возле них. Перед её глазами проносились события полувековой давности. Вот мама-маленькая девочка пришла мокрая из школы, потому что после уроков они с подружками купались в море. А сейчас она слышит голоса солдат: «Выходите! Крымские татары, вы обвиняетесь в предательстве!» Щемит сердце… А летнее море как прежде шумит ласковым прибоем и шепчет: «Айше, Айше, где Айше?»

Вот старая акация, наверняка та самая, которую мама посадила перед самой войной, стоит уже большая и раскидистая. Потрескавшаяся кора и небогатая крона подтверждали возраст дерева. Ветки нависали над родительским домом, ставшим по воле судьбы чужим.

Лола прошлась по улицам и на одной из них увидела группу женщин из шести человек. Они были в домашней одежде, по-видимому, соседки. Кто с вёдрами, кто с сумками. Женщины стояли и о чём-то оживлённо беседовали. В надежде, что они помогут в поисках дома, Лола подошла к ним, поздоровалась и спросила:

– Скажите, пожалуйста, продаются ли здесь дома?

– Не знаем, вроде бы никто не продаёт, – ответила одна из женщин, с любопытством разглядывая незнакомку.

– А вы тут давно живёте? – поинтересовалась Лола.

– Да, давно уж! Мы приехали сюда с родителями. Нам сказали: «Живите пока здесь». А в конце восьмидесятых стали пугать: «Вот скоро вернутся татары – будут вам головы резать». Многие от страха и уехали. А татары возвращаются и ничего, хорошие люди, трудолюбивые, дома строят, не пьют. Во-о-н видите? Нариман крышу кроет, а та-а-м, – показав в другую сторону, сказала женщина, – Рефат дом строит.

– А мы, – перебила её черноволосая женщина, – греки. Вернулись сюда ещё в 1956 году. А вот моя свекровь.

Она указала на дом, около которого они стояли, и пожилую женщину, сидящую на крыльце. Это была старая гречанка. Её колоритная фигура заинтересовала Лолу. Она невольно засмотрелась на неё. Распущенные, седые с синевой, волнистые, потрёпанные ветром, всклокоченные волосы придавали ей образ старухи Изергиль из рассказа М. Горького. На лбу повязана чёрная лента, которая поддерживала длинные волосы. Большой с горбинкой нос, сжатые губы, пронзительный взгляд с прищуром, морщинистые лоб и щёки говорили о возрасте и пройденном жизненном пути. В облике сквозили остатки былой красоты. Это была женщина в прошлом высокая, стройная, с крупными чертами лица и большими миндалевидными глазами цвета ночи. Широкая тёмно-синяя юбка наполовину лежала на земле. На поджатых босых ногах виднелись шаровары. Во рту, как печная труба, дымилась большая курительная трубка. Она пыхтела ею, выдыхая дым изо рта и ноздрей кольцами и, явно наслаждаясь этим процессом, разглядывала женщин, стоящих около её дома.