— Я верю, что все произошло именно так, как было сообщено. Теперь их привезут в Москву, в руки ГПУ, и они отдадут приказ северному сектору тоже капитулировать…

Он продолжал свой монолог, похвалив тех командиров, которые, в отличие от Паулюса, не сдаются, а пускают себе пулю в лоб.

— Это же так легко, — уверял он. — Бояться этого — трусость. Лучше быть погребенным заживо! А в такой ситуации он должен был хорошо знать, что его гибель была бы примером поведения в соседнем секторе. Если он подает такой пример, вряд ли можно ожидать, что другие будут продолжать драться. Больше всего меня расстраивает то, — в запальчивости продолжал фюрер, — что я произвел его в фельдмаршалы. Это последний фельдмаршал, которого я сделал в этой войне. Такого я просто не могу понять. Он мог бы прославить себя, заслужить вечную память народа, а он отправился в Москву…

После поражения на Волге Гитлер уединился в своем бункере в «Вервольфе».

Здесь он ел и спал, рядом с фюрером днем и ночью оставалась только овчарка Блонди. Иногда он приглашал разделить свою скромную трапезу адъютанта или какого-нибудь высокопоставленного гостя из Берлина.

Военачальников фюрер по-прежнему игнорировал. Доходило до того, что на совещаниях он не подавал руки даже многим из своих бывших любимцев.

Со своей стороны, и они чувствовали себя скованными, считая фюрера выжившим из ума тираном…

«Когда я увидел Гитлера после катастрофы под Сталинградом, а я не встречался с ним 14 месяцев, — писал в своих мемуарах генерал-полковник Гейнц Гудериан, — я заметил, что он сильно изменился.

Левая рука тряслась, сам он сгорбился, глаза навыкате смотрели застывшим, потухшим взглядом; щеки были покрыты красными пятнами.

Он стал еще более раздражительным, терял в гневе равновесие, не отдавал себе никакого отчета в том, что он говорил и какие решения принимал.

Окружавшие его люди привыкли к выходкам Гитлера, со стороны же признаки его все большего заболевания становились все более очевидными».

— Трагическая Сталинградская битва, — продолжал надрываться Геббельс, — является символом героического, мужественного сопротивления бунту степей. Она имеет не только военное, но и умственное и духовное значение для немецкого народа. Здесь наши очи впервые узрели подлинную суть войны. Мы больше не хотим тешить себя ложными надеждами и иллюзиями. Мы хотим смело смотреть фактам в лицо, какими бы упрямыми и грозными они ни были…

Услышав эти слова, Алексей подумал о том, как после столь сокрушительного поражения немцы будут относиться к тем фактам, кторые посылал им он.

Хотя чего тут думать!

Если бы не верили, не наградили бы столь высокой наградой.

Чтобы там ни говорили, но военный орден Железного креста являлся высшим орденом Третьего рейха и давался за выполнение особо трудных заданий и проявленную в бою отвагу.

И Алексея очень смущало то, что эту награду он получил в канун Нового года, когда советские войска несли тяжелейшие потери под тем самым Ржевом, который занял такое важное место в радиоигре.

Более того, несмотря на то, что положение постепенно выправлялось, многие части все еще находились в окружении и вели тяжелейшие бои.