То не белая лебедь кычела, то Тарусушка говорила:
— Не соловушка крылышком встряхивал, то мой милый шапочкой махивал. То не пёрышки тронул ветер, то у милого взвились кудри. Ах, удалый Чурилушка Дыевич, ты пожалуй ко мне в светлый терем! Я давно тебя поджидаю!
И брала Чурилу за рученьки, и вела Чури– лушку в терем, говорила ему таковы слова:
— Премладой Чурила сын Дыевич, помешался во мне светлый разум, глядя на красу на Чурилову, на твои-то жёлтые кудри да на перстни твои золочёные.
Повела Чурилушку Дыевича молодая Таруса в спальню и ложила его на перинушку…
Покрывало Ирийский сад белою, пушистой порошицей… Замела она все дороженьки. Одного не сумела скрыть — горя лютого и измены.
Как на горушке Березани поднималась берёза белая — вверх кореньями, вниз ветвями. По корням она корениста, по вершиночке ше– потиста. Зашаталась берёза белая, стала Бар– ме-богу нашёптывать:
— Как не греть зимой Солнцу Красному, как не греть в ночи Ясну Месяцу, так любить не станет Таруса распостылого мужа Барму! Будет пасмурный день осенний, будут дуть холодные ветры, и сбежит от мужа Таруса ко Чурилушке-полюбовнику.
Как услышал песенку Барма, обратился в белого Лебедя, полетел к Ирийскому саду.
Прилетел, к крылечку спустился. Бил крылом в золотые двери.
— Встань, Таруса! Вставай, сонливая! Подымайся скорей, дремливая!
Спит Таруса, не пробуждается.
— Спится мне молоденькой, дремлется. Голова к подушечке клонится…
Обернулся витязем Барма, бил рукой в золотые двери — светлый терем тут зашатался, обломались у терема маковки. Тут Тарусушка пробуждалася, отпирала она ворота и впускала гневного Барму.
И вошёл в светлый терем Барма — и увидел
* платье Чурилы. Вынимал он меч, шёл во спаленку. И увидел Чурилушку Дыевича на крова– тушке той помятой да на той пуховой перине.
То не лебедь крылышком взмахивал — махнул мечом своим Барма. То не жемчуг скатился на пол — то скатилась глава Чурилы. То не белый горох рассыпался — это кровушка проливалась.
И теперь все Чурилушке славу поют. Поминают Тарусу с Бармой — Лебедя с белой Лебёдушкой…
Хочет Барма убить супругу за немалые прегрешенья. Но Тарусушку любят дети — брат с сестрицею: Ман и Маня.
Дети просят Барму и молят — и послушал Барма мольбы их, дал супруге своей год жизни.
Тут сказала Таруса Ману:
— Что мне делать, скажи, сыночек? Аль погибнуть мне молодою?
Показались слёзы у Мана:
— Ты послушай-ка, мать родная! Мы сбежим с тобою от Бармы!
И сказала ему Таруса:
— Ты пойди — поймай Лебедь белую! Мы на ту Лебёдушку сядем, улетим от Бармы далёко! Чтоб не мог о нас он услышать и глазами не мог увидеть!
Всё как сказано, так и сталось.
Оседлали они Лебёдушку, полетели они к Уралу и нашли в горах светлый терем. Терем тот стоял на семи верстах, на семидесяти золотых столбах, а вкруг терема — тын железный. Гридни в тереме белодубовы, пол покрыт седыми бобрами, потолок покрыт соболями.
А в том тереме жили дивы, было дивов тех — семь десятков, старшим был у них Дый Седунич.
Как увидели Мана дивы, так бросались на сына Бармы. Только был тот Ман очень сильным, перебил он семьдесят дивов. Дый один от Мана укрылся.