Надо сказать, что старшина четвертой роты старший прапорщик Мудрук никогда и ничего просто так не делал. Дембельские работы своего подразделения он держал под цепким личным контролем. Что касается именно этой четверки увольняемых в запас, то на нее у старшины были особые планы, причем, далеко не бескорыстные. Главное в предстоящей работе, по мнению старшины, были не столько сроки, сколько полное отсутствие нарушений воинской дисциплины. Иначе возникнет ненужная огласка и… и тогда всё ради чего он старался, мягко говоря, не получится.

Мудрук рассуждал так: вся четверка из одного города, а значит — поехать домой вместе их заветная мечта, и вот ради этой мечты они сделают всё, как надо. Лишь бы… Пилипчук не подвел! А втроем им, пожалуй, не справится.

Цель, ради которой старшина взял подряд на эту работу был кабель. Вернее, не сам кабель, а его остаток. По проекту трасса кабеля должна идти вдоль тротуара и ограждения второй зоны. То, что гипотенуза короче суммы двух катетов старшина и без Пифагора догадался, а потому решил самовольно изменить проект. Сэкономленные двадцать пять — тридцать метров кабеля ему позарез нужны для дачи. Вот уж два года, как он закончил ее строить, но электричества там до сих пор не было. Это сейчас, кабель можно купить в магазине, а в советское время это был большой дефицит, как собственно и всё остальное.

На следующее утро, под насмешки и шутки всей роты, одетые в застиранную рабочую форму без погон и знаков отличия друзья по несчастью взяли лопаты и под командованием старшины выдвинулись на исходную позицию.

Не теряя ни минуты, взялись за работу. Несмотря на прохладную погоду, а стояла вторая половина октября, к обеду, все четверо изрядно вспотели и сбросили с себя бушлаты. Тяжелый лесной грунт со множеством переплетенных корней столетних сосен не давал быстро продвигаться вперед. К вечеру, полностью обессиленные, они все вместе прорыли не более тридцати метров.

Кинув бушлаты на пушистый пожелтевший слой хвои, четверка рухнула на них как подкошенная. Одна и та же мысль, возможно с небольшими вариациями бродила в головах обессиленных ребят.

— Что будем делать, командир? — наконец, нарушил общее молчание Пилипчук, обращаясь к своему сержанту.

— Ты прав! Надо срочно что-то думать. Иначе домой поедем не мы, а наши кровавые мозоли, — ответил сержант.

— И то не скоро, — подлил масла в огонь Ерофеев.

Вновь воцарилось молчание, которое опять нарушил Пилипчук:

— Может, к земляку в автобат сходить, посоветоваться?

— Ага, когда в прошлый раз ходил к нему советоваться, то вернулся без сержантских погон и на шестые сутки, — вспомнил Сытин.

— Всяко бывает, — нивелировал Пилипчук неприятное воспоминание, — Зато совет земляк дал дельный, ротного вора на третьи сутки вычислили.

— Всё хотел спросить, а за что с тебя погоны сняли? — спросил Ерофеев.

— На губе он сидел, за пьянку в расположении части, — ответил за Пилипчука Сытин.

— Повезло мне, что на губу попал, — без тени иронии вспомнил былое Пилипчук.

Услышав неестественную для армии фразу, все трое, несмотря на усталость, резко подняли голову и посмотрели на товарища. За два года срочной службы, казалось, ко всему можно привыкнуть… ко всему, кроме гарнизонной гауптвахты. Грозный имидж ее бессменного начальника тридцатисемилетнего старшего лейтенанта Гмыри приводил в ужас не только «совков», но и «дедушек» Советской армии. Последних начальник «губы» особенно «любил» и держал для них самую грязную и вонючую работу, ибо истинным ветераном армии считал себя, а не этих обнаглевших двухгодичных самозванцев.