В отношении меня после июньского Пленума ЦК и с учетом Политбюро 10 сентября нападки с его стороны я не могу назвать иначе, как скоординированная травля…

Угнетает меня лично позиция некоторых товарищей из состава Политбюро ЦК. Они умные, поэтому быстро и «перестроились». Но неужели им можно до конца верить? Они удобны, и прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они становятся удобны и Вам. Чувствую, что нередко появляется желание отмолчаться тогда, когда с чем-то не согласен, так как некоторые начинают «играть» в согласие.

Я неудобен и понимаю это. Понимаю, что непросто решить со мной вопрос. Но лучше сейчас признаться в ошибке. Дальше, при сегодняшней кадровой ситуации, число вопросов, связанных со мной, будет возрастать и мешать Вам в работе. Этого я от души не хотел бы.

Не хотел бы и потому, что, несмотря на Ваши невероятные усилия, стабильность приведет к застою, к той обстановке (скорее, подобной), которая уже была. А это недопустимо. Вот некоторые причины и мотивы, побудившие меня обратиться к Вам с просьбой. Это не слабость и не трусость.

Прошу освободить меня от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Прошу считать это формальным заявлением.

Думаю, у меня не будет необходимости обращаться непосредственно к Пленуму ЦК КПСС.

С уважением

Б. Ельцин. 12 сентября 1987 г.».

Через несколько часов это письмо уже было в Пицунде и легло на стол генерального секретаря.

В самом факте жалобы на притеснения со стороны Лигачева не было ничего неожиданного. Удивительна была просьба об отставке. Ельцин был в отчаянии и действительно готов был уйти? Или в самом деле требовал от Горбачева сделать выбор между ним и Лигачевым? Или же полагал, что в такой форме обращение обязательно заставит Горбачева действовать?

Получилось совсем не так, как предполагал Ельцин.

Письмо, в котором он жаловался на «недостаточную поддержку, равнодушие к московским делам и холодное отношение к нему», на «скоординированную травлю», не произвело на Горбачева особого впечатления.

Все от время от времени жаловались на свою трудную жизнь, Михаил Сергеевич к этому привык. Он решил, что у Ельцина просто сдали нервы.

Получив письмо, Горбачев велел соединить его с московским секретарем и стал его успокаивать. Просьбу об отставке он конечно же всерьез не принял. Свидетелем разговора был Анатолий Черняев, помощник генерального секретаря.

Горбачев уговаривал Ельцина:

— Подожди, Борис, не горячись, разберемся. Дело идет к 70-летию Октября. Москва здесь заглавная. Надо хорошо подготовиться и достойно провести. Предстоит сказать и сделать важные вещи в связи с этим юбилеем. Работай, давай как следует проведем это мероприятие. Потом разберемся. Я прошу тебя не поднимать вопроса об отставке…

Положив трубку, Михаил Сергеевич сказал Черняеву:

— Уломал-таки, договорились, что до праздников он не будет нервничать, гоношиться…

Горбачев не любил выяснять отношения, предпочитал спускать на тормозах, гасить конфликты. Он был большим мастером уговаривать, убеждать и привлекать на свою сторону.