Уоррен не обратил на мои слова никакого внимания, расстегнул ее блузку, потянул вверх и, надвинув на плечи, обнажил совершенную спину и полоску бюстгальтера. Затем расстегнул бюстгальтер. Теперь ничто не мешало взгляду скользить по восхитительному позвоночнику Фатимы.

— Пожалуйста, не надо.

Он взял меня за руку и заставил провести ладонью вверх и вниз по ее спине, затем согнуть кисть и накрыть ее грудь.

— Познать любовь — для этого мужчине достаточно коснуться ее восхитительной кожи. Но продолжать любить — совершенно иное умение. Кто из нас не желал любви, которая податлива, как плоть Фатимы, и тверда, как камень? Кто из нас не испытывал на прочность любовь, пока она не давала трещину? Я говорю нечто странное?

Его лицо перекосила мучительная агония. Не требовалось быть ясновидящим, чтобы разглядеть темного демона во всей его красе.

— Хлещите вместо нее меня, — хрипло прошептал я.

— Не разочаровывайте меня, детектив, — злобно покосился на меня американец. — Все не так просто. — Он подал мне кнут.

— Нет.

— Но вы это сделаете намного нежнее, чем я. Обещаю, что и пальцем к ней не притронусь.

— Нет.

— Даже ради спасения жизни?

— Я не дорожу жизнью.

Повисло долгое молчание. Я ждал, что кхмеры вот-вот меня расстреляют.

— Хорошо, вы выиграли, — наконец проговорил Уоррен. Но я понял, что его слова обращены не ко мне, а к Фатиме. Она уже успела поправить бюстгальтер, но, повернувшись, чтобы отобрать у американца кнут, оставила блузку незастегнутой.

— Я же тебе говорила, — сказала она с невероятной злобой. — Он архат. Ты проиграл. Ставь на голову тигра.

Уоррен повиновался. Он весь дрожал, когда ставил бесценную вещь на макушку. Фатима отошла на десять шагов и размахнулась кнутом, зазмеившимся у нее за спиной, и я решил, что у нее маловато опыта обращения с подобными вещами. В секции, где хранились жертвенные сосуды, что-то звякнуло. Я посмотрел на Уоррена — он буквально изжевал себе губу. Просвистел кнут. Когда сыромятный жгут летел над моей головой, я инстинктивно пригнулся. Мне показалось, что Фатима совсем не целилась. Удар угрожал американцу, тот схватил тигра и сгорбился. Кнут вырвал клок ткани из пиджака, джемпера, прорвал рубашку и разодрал кожу, но Уоррен не выпустил тигра.

— Ты жульничаешь! — прошипела Фатима. — Кто разрешил тебе двигаться?

На этот раз кнут обрушился на держащие тигра руки. Уоррен и на этот раз не выпустил статуэтку. Но кожаный жгут обвился вокруг его кистей и вырвал шедевр. Тот разбился на тысячу осколков. Я застыл с открытым ртом, взгляд перескакивал с Уоррена на Фатиму.

— Он жульничал, — прошипела она мне. — Ты видел?

Мы с американцем присели, потому что кнут снова просвистел над нашими головами. Одним ударом Фатима опустошила полку с керамическими фигурками. Уоррен сгорбился, всхлипывая. Он опустился на пол, пытаясь собрать осколки.

Мне не дали времени обдумать это странное событие. Кхмеры подскочили ко мне и увели к лифту, а Фатима и Уоррен остались в хранилище. Я покинул галерею и оказался на берегу реки. Стоял жаркий воскресный день, повсюду слонялись и паслись у торговых прилавков туристы, гудели моторы плывущих вверх и вниз по течению лодок. Джонс, устроившаяся на заднем сиденье стоявшей на открытой парковке машины, при моем появлении с облегчением вздохнула.