Влад учуял подвох в его словах, но не смог его расшифровать, а спрашивать почел ниже своего достоинства.
– Ты не шибко пугливый, а? – произнес собеседник одобрительно. – Молоток. Но это ничего не меняет в нашем деле. Сделаешь все правильно – наградой тебе будет собственный бар. А не сделаешь, то...
– Вы не боитесь, что я ему все расскажу? – Влад изо всех сил старался, чтобы его голос звучал уверенно. – И что он справится с вами раньше, чем вы успеете пикнуть? Он приближенный к Президенту человек, у него огромное влияние и...
– Поди, поди, Володенька, расскажи ему, что приходил к тебе человек, имени которого ты не знаешь, и слова странные говорил! Он тебя непременно поблагодарит за такую ценную информацию: в психушку отправит. Чтоб от галлюцинаций вылечить своего драгоценного сомелье!
«Благодетель» издал короткое ржание, отдаленно напоминающее смех.
– Сомневаюсь! – Влад рассматривал незнакомца в упор. – Своих «друзей» Борис Аркадьевич знает наперечет сам... И он легко догадается, кто именно решил убить его моими руками!
– Соображаешь, – кивнул собеседник, – совершенно верно. Вот почему ты должен подстроить несчастный случай. Убить-то его мы могли бы уже сто раз, да нам не с руки, слишком громкое дело выйдет, рискованно. Так что...
– Не буду я ничего подстраивать! – разъярился Влад. – И Борису Аркадьевичу расскажу о нашем разговоре! И от вас, кем бы вы ни были, завтра же мокрого места не останется!
«А вдруг у него пистолет в кармане? Или другие меня ждут на улице?» – думал он, пока говорил. Но его несло.
– Я не знаю вашего имени, верно, но ваше описание я смогу сделать! И фоторобот составить!
Человек в ответ покачал головой укоризненно.
– Малыш, ты не слыхал, что старших перебивать невежливо?
И Влад вдруг понял: если он, далекий от политических и денежных игр человек, смог понять, чем рискует его собеседник, то тот и подавно это понимает! Но идет на риск... А раз идет, то уверен, что... Что риска никакого и нет!
От этой мысли Владу сделалось совсем нехорошо. Он не хотел, он не желал слушать дальше, но выбора у него не было. ЗА НЕГО РЕШИЛИ какие-то неведомые люди. И их решение было страшным, не подлежащим апелляции.
Он почему-то вдруг вспомнил читанное о страшном 37-м годе. Как приходили по ночам люди в кожанках и уводили, увозили в черных воронках тех, кого обрекли на смерть и страдания своей волей... Без объяснения причин и без возможности апелляции. Навсегда. Без возврата и без выбора.
Мандельштам тоже боялся. Влада всегда гипнотизировало это стихотворение ощущением предсмертного ужаса, исходившего из каждой строчки. От этого ужаса – и от сострадания к поэту – его всегда немножко подташнивало, и он никогда не перечитывал страшные строчки. Но они намертво засели в голове после первого же прочтения.
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! У нас ведь, к счастью, не 37-й год! Мы живем в двадцать первом веке!!!