– Эй! – выкрикнул доктор. – Эй!

В другой коридор, а там, словно б его вела рука провидения, – служебный туалет. За дверью все было залито ровным голубым светом.

Он захлопнул за собой дверцу одной из кабинок – старую, темного дерева дверцу. Он встал на колени возле белой чаши, в которой трепетала водная кожица, с готовностью струясь электрическими узорами. Окунул в чашу сведенные ладони и прохладной водой промокнул лоб. Отпало все – злоба, боль, жалость, все возможные чувства, о каких он только слышал – или видел разыгранными. Ближе к финалу он всегда ожидал своего рода возмездия и морально готовился к грохоту выстрела в конце длинного белого коридора, имя которому жизнь. Прямо гора с плеч долой, что он ошибался.

Доктор – или парнишка, которого Капелл вез в хирургию, – зашел в туалет и постучал в деревянную дверцу. Словно бы по счету “три”, Капелл сблевнул – точно в унитаз. С разнородной кашицей изверглись длинные кровяные нити.

Он поднялся на ноги, застегнул молнию и распахнул дверцу. Таки это был парнишка, не доктор.

– Мне уже лучше, – сказал Капелл.

– Точно?

– Все в норме.

Парнишка вскарабкался на каталку – которую сам оттолкал в такую даль, – и Капелл, обогнув угол, повез его в хирургию.

Энергия удачи, ощущал Эб, буквально струилась у него в жилах; как будто, переворачивая карту, он мог чуять сквозь пластик подушечами пальцев, бубна это или нет, которой ему не хватает до “масти”.

Нет.

Нет.

Нет.

Как выяснилось, можно было и не суетиться. Все равно у Мартинеса был “стрит” и банк забрал он.

Просаживать больше, чем он успел просадить, было бы совсем уж неразумно, так что следующие раздачи Эб тихо-мирно хрумкал себе крекерами да трепался с украшением стойки, которая по совместительству была еще и крупье. Поговаривали, что она держит треть всего клуба; неужели, такая дура-то? Что Эбу ни взбредало сказануть, на всё она согласно кивала. Грудь, разве что, очень даже ничего, всегда влажная и к блузке липнет.

Получив только третью карту, Мартинес вышел из игры и присоединился к Эбу у стойки.

– И как это тебе удалось, везунчик? – глумливо оскалился он.

– Отдзынь. Поначалу мне офигительно везло.

– Знакомая история.

– А тебе-то что – боишься, что ли, вдруг не расплачусь?

– Мне – ничего. Абсолютно ничего.

Он шлепнул на стойку пятерик и заказал три “сангрии” – великому победителю, великому проигравшему и самой прекрасной, самой удачливой бизнесменше всего Вест-Хьюстона, а значит, здесь ничего не светит, можно выкатываться в жару и вонь.

– По бабам? – предложил Мартинес.

– На какие шиши? – хотелось знать Эбу.

– Я угощаю. Если б я просадил столько же, сколько ты, ты бы меня тоже не оставил.

Блин, достача вдвойне: 1) потому что играл Мартинес занудно и крайне осторожно, и если и блефовал, то крайне редко, но совершенно безумно; 2) потому что это неправда – и его, и кого бы то ни было Эб оставил бы без зазрения совести. С другой стороны, тем, что ждет дома в холодильнике, явно вволю не накушаешься.

– Ну тогда о чем спич.

– Прогуляемся?

Семь вечера, последняя среда мая. У Мартинеса выходной, Эб же лишь оттягивается между двумя дежурствами с помощью добрых зеленых колес.