Прежний Чейз делал то, что делал, и никто не знает почему, думаю я со вздохом. А мне, видимо, остается благодарить судьбу за то, что мне больше не надо быть им.

Я крепко сжимаю в руке медаль и осторожно сползаю все ниже, стараясь при этом, чтобы три из четырех конечностей всегда опирались о крышу. Параллельно я соображаю, что делать дальше. Брендану придется подождать. Самое главное сейчас – вернуть медаль законному владельцу. Поэтому первым делом я пойду к мистеру Солвэю.

Спустившись до карниза, я поворачиваюсь, сажусь на черепицу и перекидываю ногу через подоконник.

– Чейз?

Это мама. О нет.

– Ты обещал, что больше не будешь вылезать на крышу. Или мне лучше заколотить окно…

Я проскакиваю мимо нее и бросаю через плечо:

– Прости, мам. Мне срочно надо на Портленд-стрит.

– Стой! Я еще не закончила на тебя кричать! Ты что, забыл, что с тобой было этим летом? Ты не помнишь, что ты ничего не помнишь?

– Я тебе все потом объясню, – кричу я, сбегая по лестнице.

На кухне я хватаю с сушилки кухонное полотенце и заворачиваю в него медаль. Сую сверток в карман и выскакиваю за дверь.

Мой фингал уже больше не болит, но вид у меня такой, будто я лоб в лоб столкнулся с электровозом.

Судя по внешним проявлениям, процесс исцеления подглазника проходит тяжелее, чем его получения. Как раз когда начинает спадать отек, к сине-черному фону добавляются новые оттенки – фиолетовые, зеленые и желтые. Каждый раз, смотрясь в зеркало, я отмечаю, как меняется шедевр современного искусства, украшающий мое лицо. Так, например, вчера к его палитре добавился оранжевый.

Из всей семьи наблюдение за игрой цветов вокруг моей глазницы увлекает только меня. Парадоксальным образом родителям в этом смысле приходится даже хуже, чем мне. Если мне неприятно на себя смотреть, я могу не подходить к зеркалам. Для родителей такого выхода не существует. Глядя на мой разукрашенный глаз на любой ступени его колористической эволюции, они неизменно испытывают чувство вины.

– Может быть, не стоило привозить тебя обратно домой, – печально размышляет отец.

– Разумеется, стоило, – уверяю я его. – Я ненавидел Мелтон.

– Но разве ты не боишься, что снова начнется это? – с придыханием спрашивает мама.

Разумеется, боюсь. Чейз, Эрон и Питон издевались надо мной весь прошлый год, и это было больно, унизительно и дико страшно. Когда ты даже на велосипеде не можешь прокатиться без того, чтобы тебе в спицы не сунули клюшку, жизнь становится невыносимой. Ты понимаешь, что ни в чем не виноват; понимаешь, что твои преследователи – идиоты. И при этом все время думаешь, что ты каким-то образом эту травлю заслужил; что ты пусть самую малость, но хуже всех остальных. К остальным-то ведь никто не цепляется.

Но больше всего меня расстраивает то, как сильно я обманулся в Чейзе. Я искренне верил, что он изменился. И он даже начал было мне нравиться. Вот, оказывается, как сильно можно ошибаться в человеке.

Если родители просто не на шутку расстроились из-за моего фингала и обстоятельств его получения, то у сестры натурально снесло крышу. Любое изменение в топографии и цветовой гамме моего лица вызывает у Шош новые фантазии о том, как она бы разделалась с Чейзом. Расправа каждый раз получается жестокой, а иногда и настолько зверской, что даже слушать невозможно.