В среднем так и выглядят вещи, которые скапливаются у человека за восемьдесят шесть лет жизни. А когда человек переезжает туда, где все это приходится сложить в один шкаф, этот шкаф оказывается набитым до отказа.

– Мы записали много первоклассного материала с рассказами мистера Солвэя, – объясняет мне Шошанна, продолжая рыться в залежах добра. – Но для перебивок надо бы еще снять всякие реликвии, старые фотографии, еще что-нибудь в этом роде. Ты как думаешь?

Иногда, когда речь заходит о рабочих моментах, она забывается и разговаривает со мной как с нормальным человеком.

– Отличная идея, – соглашаюсь я.

Мистер Солвэй заглядывает в другую коробку.

– Вот те на! А я-то думал, куда же задевался набор гаечных ключей.

Глядя, как он стоит, ни на что не опираясь, ходит и даже наклоняется над коробкой, трудно поверить, что это тот же мистер Солвэй, который при нашей первой встрече еле передвигался на ходунках и не пытался открыть шторы, чтобы впустить в свою мрачную комнату побольше света.

Должно быть, после смерти жены, вокруг которой вращалась вся его жизнь, и переезда на Портленд-стрит у мистера Солвэя совсем опустились руки. А теперь, когда мы с Шошанной пришли его снимать, он совершенно преобразился. Чтобы предстать перед камерой в лучшем виде, он начал бриться, лучше одеваться и ходить без ходунков. Медсестры говорят, у него даже аппетит улучшился.

Мы роемся в шкафу, достаем и распаковываем картонные коробки, пока извлеченные на свет пожитки не занимают собой весь пол. Кое-что из найденного пригодится нам для сюжета, например черно-белая фотография, сделанная в корейской казарме; вставленные в одну рамку снимки – один со свадьбы мистера Солвэя, другой с ее пятидесятилетней годовщины; его собственный солдатский жетон и жетон его не вернувшегося с войны товарища.

Этого нам вполне хватило бы, но Шошанна не унимается: встав на четвереньки, она залезла в самую глубину шкафа.

– Что ты там делаешь? – спрашивает мистер Солвэй. – Нефть ищешь?

Пошарив за клюшками для гольфа, Шошанна достает темно-синюю бархатную коробочку странной треугольной формы. На ее крышке серебром вытиснена Большая печать Соединенных Штатов.

– Ты нашла мою медаль! – изумляется мистер Солвэй.

Шошанна открывает коробочку. Она пуста.

– Наверно, выпала, – хмурится мистер Солвэй.

Мы с Шошанной тщательно обшариваем дно шкафа. Там ничего нет.

– Когда вы в последний раз ее надевали? – спрашивает Шошанна.

– В этой богадельне? Да я тут ее то и дело надеваю: по случаю гонок на колясках, партии в канасту, колоноскопии…

– А раньше? До того, как вы сюда переехали?

– Ах, вот что у тебя на уме, – говорит он с кривой усмешкой. – Мол, что, если старый скупердяй хранит пустой футляр от медали, которую он потерял двадцать лет назад? Нет, не надо, не извиняйся. Вопрос вполне законный. А отвечу так, что я никогда эту медаль не носил. Не оттого, что я ее стыдился. Просто мне казалось, что это неправильно. Как если бы, нацепив медаль, я этим хотел сказать: «Глядите, какой я герой. Ну и что, что у тебя тоже есть медаль? Моя-то в сто раз круче. А это твое “Пурпурное сердце” вообще направо и налево раздавали». Жена доставала мою медаль каждый год в День ветеранов. И я каждый раз отказывался ее надеть. Тогда она начищала ее до блеска и убирала обратно. Может, как-то раз она ее куда-то не туда сунула. Под конец жизни с головой у нее было не очень. Так что вероятность велика.