Я в растерянности. С одной стороны, ничего плохого я не делаю. Но при этом зачем было скрывать, что я помогаю Шошанне? Эрон, судя по всему, по-настоящему на меня обиделся – как если бы я его в спину ударил. И он, боюсь, прав.
Тут вступает Питон:
– Почему из всех тутошних Дамблдоров ты решил задружиться именно с этим? Таких музейных экземпляров здесь целый шведский стол, выбирай – не хочу. А ты почему-то выбрал его.
– Мы записываем с ним интервью, – объясняю я. – Он самый интересный человек из всех, кто здесь живет. Он герой войны!
Они долго изумленно таращатся на меня, как будто вместо головы у меня вырос кочан капусты.
– Ага, ты показывал фотографию, – говорит наконец Эрон.
– Я думал, вы, может быть, про это забыли. Для вас же здешние старики – никто.
– А мы, представь, помним, – огрызается Питон. – И про этого мистера Стенвэя все знаем.
– Солвэя, – поправляю я.
– Слушай, – раздраженно говорит Эрон. – Когда три часа в день тренируешься, а потом идешь на исправительные работы – потому что тебя заставляют, а не для удовольствия, – имен всех старых дураков просто не упомнить. Пошли, Питон.
– И про забывчивость от тебя самое оно слышать, – на прощанье обиженно добавляет Питон.
Вот, Чейз, ты и доигрался, думаю я, провожая их взглядом.
Именно этого я больше всего хотел избежать. Они разозлились на меня. И даже хуже того, больше не смогут мне верить.
Первое, что я вижу, возвратившись в комнату, это оставленные у стены ходунки мистера Солвэя. Сам старый солдат стоит на своих двоих и руководит Шошанной, которая вытаскивает из стенного шкафа тяжелую картонную коробку.
– Вы знаете, – говорит она, – мне раньше казалось, что армия приучает людей к аккуратности.
Мистер Солвэй громко хохочет, закинув назад голову.
– Я исключение из правил. Кое-кто из наших до сих пор так туго заправляет кровать, что монета от одеяла отскакивает. А меня от всего этого аккуратизма с души воротит. Я с самого начала пообещал себе, что, как только надо мной не будет сержанта, выискивающего пылинки у меня на ботинках, я разведу вокруг себя милый моему сердцу бардак.
– В таком случае, – сообщает ему Шошанна, – этот шкаф должен быть предметом вашей особой гордости.
Старый солдат ничуть не обижается и, наоборот, выглядит крайне польщенным.
В шкафу висят несколько рубашек, две пары брюк и, у самой стенки, костюм на плечиках. Остальное пространство, то есть девяносто процентов объема, забито… содержимым – другого слова для этой кучи добра подобрать невозможно. Представьте, что в средних размеров шкаф запихали собранное по всему дому добро, все те вещи, которые обычно хранятся в подвале, в гараже и на чердаке: книги, ракетки для настольного тенниса, веник, две статуэтки за победы в боулинге, болотные сапоги, удочку, фотографии в рамках, газонокосилку, коньки, треснувшую сверху донизу восточную вазу в три фута высотой, зонтик, садового гнома, чемодан и несколько разнокалиберных картонных коробок. Подойдя ближе, я заглядываю в коробку, которую вытащила Шошанна. В ней лежат три сменных фильтра для отопительной системы, провода для прикуривания автомобиля и массивные серебряные щипцы для орехов.