Что до мистера Солвэя, то я – даже несмотря на то, что забыл бо´льшую часть своей жизни, – смело назову его самым потрясающим человеком из всех, кого я знаю. Ведь это кем же надо быть, чтобы на ходу заскочить на вражеский танк, распахнуть люк и бросить в него гранату!

Правда, мистер Солвэй смотрит на свой поступок по-другому.

– Тут дело не в том, кем я был, а что сделал. Если бы я вовремя включил голову, ноги бы моей на том танке не было. Я же не совсем дурак.

Медаль, которой за этот подвиг наградили мистера Солвэя, к сожалению, куда-то задевалась. Сестра Дункан считает, что засунули неизвестно куда, когда красили стены, и что рано или поздно она обязательно найдется. Сам мистер Солвэй уверен, что просто потерял ее.

– Я сильно сдал с тех пор, как умерла жена, – говорит он мне. – Детей у нас не было, поэтому мы целиком посвятили себя друг другу. Она заботилась обо мне. Я заботился о ней. – Мистер Солвэй вздыхает. – Сам видишь, кто лучше с этим справлялся. Как только ее не стало, моя жизнь тоже, считай, почти что кончилась. Тут, – он обводит рукой комнату, – я просто дожидаюсь, когда она закончится совсем.

Мне очень не нравится, когда он говорит такие вещи.

– Да бросьте, мистер Солвэй. Вам здесь прекрасно живется. У вас полно друзей.

Он смотрит на меня так, будто я сморозил жуткую чушь.

– А ты вообще интересовался, что здесь обо мне думают? Старушенции, как увидят меня, сразу дают деру на своих костылях. В столовой у меня отдельный стол. Сестры называют меня Потрошителем. Они думают, я об этом не знаю, потому что ни черта не слышу, как и все в этом дурдоме.

– Подозреваю, в прошлой жизни я тоже был кем-то вроде Потрошителя, – признаюсь я.

– Как пить дать был, – говорит он. – В первый раз, когда я тебя здесь увидел, ты был таким же обалдуем, как и те двое, – а то, пожалуй, и почище обоих. Иногда хорошенько получить по башке – только на пользу.

Говорить это человеку, страдающему амнезией, довольно жестоко. Но таков уж мистер Солвэй. Он не злобный. Он искренний. Он прожил долгую жизнь, многое повидал и ни с кем слишком не миндальничает. За это я его особенно уважаю.

– Получив, как вы выражаетесь, по башке, я, между прочим, лишился тринадцати с половиной лет прожитой жизни.

– Воспоминания – штука сильно переоцененная. Я лично про свой подвиг вообще ничего не запомнил. И знаю, что и как там было, только из донесения, которое мой капитан отправил в штаб.

– С возрастом, наверно, из памяти стираются некоторые подробности…

Он качает головой.

– Возраст тут ни при чем. Просто я заглянул в люк Т-34 после того, как в башне взорвалась граната. Зрелище то еще. Медицина объясняет это дело так, что ты, мол, вычеркиваешь из памяти все, что не в силах вынести.

– Но там же были враги, – неуверенно говорю я. – И вокруг шла война.

– Враг – это тот, кто в тебя стреляет. А покойнику все равно, чья форма на нем надета. Лучше бы мне вообще ничего не знать про эти гнилые дела, про медаль и про все остальное.

Вот что роднит нас с мистером Солвэем – глухие пробелы в памяти. Что, если и я вычеркнул из памяти свою прежнюю жизнь потому, что мне невыносимо вспоминать, каким злобным придурком я был? Но нет, мой случай – другой. Да и кроме того, мои утраченные воспоминания начинают понемногу возвращаться.