Молодежь, постиг я, сознательно стремилась на эту призрачную галеру: превратить свою жизнь в цепочку заклинаний, которая обретает мимолетный смысл, лишь сплетаясь с другими похожими цепочками, считалось у них чуть ли не лучшим доступным человеку шансом.

Я захотел отвернуться от открывшейся мне бездны, но мое внимание словно прикипело к тому, что я видел. К счастью, в этот момент зазвонил колокольчик. Адонис пришел мне на помощь – и вынул его из моей онемевшей руки, прервав транс.

Последовала долгая секунда безмыслия, а потом я вынырнул в знакомый мир, и моя голова, как оболочка монгольфьера, стала надуваться суждениями и оценками.

Мрачные глубины, куда я заглянул, изнурили мою душу. Все эти умофоны и вычислители не зря ассоциировались у меня с черепами, склепами и вообще чем-то потусторонним. Череп был главным символом Железной Бездны. Теперь я знал, что орден имеет полное право на такую форму резонатора.

Я открыл глаза. И в ужасе закрыл их.

Со Свидетелями Прогресса произошла жуткая перемена. Их лица, и так нездорового цвета, стали синюшно-зелеными, словно они умерли неделю назад – и успели разложиться на жаре.

Но они были живы. Они шумно дышали и дергались – будто увязли в кошмаре, от которого никак не могли проснуться. Почти у всех сочилась кровь из носу, у одного – вдобавок из ушей, еще у одного – из-под закрытых век… Можно было подумать, они попали под залп невидимой картечи. Вот почему Адонис так боялся жестких лучей Абсолюта.

Адонис еще раз позвонил в колокольчик, и в зал вошли служители в робах с медицинским змеем. Они принялись вытаскивать монахов в коридор. Никто из бедняг в синих рясах при этом так и не открыл глаза. Через минуту в зале остались только мы трое – о закончившемся сеансе напоминали лишь редкие капли крови на полу.

– Ну что? – спросил Адонис. – Поймал бога за бороду?

– Кого-то поймал, – сказал я.

– То ли бога за бороду, то ли черта за лобковые волосы, – хохотнул Адонис. – Сразу не разберешь, да?

Он, похоже, понимал, что я чувствую, – и выразил это довольно точно, хоть и несколько по-солдатски.

– Я надеюсь, – сказал он строго, – увиденное стоило мучений моих мальчиков. Им придется теперь почти месяц лечиться и отдыхать… Ну что, кто-нибудь из вас может описать свой опыт?

Я кивнул, открыл рот… и закрыл его.

Все только что пережитое с невероятной скоростью забывалось и теряло достоверность – как бывает с запутанным сном. Миг назад я понимал, почему мельчайшие иероглифы, вырезанные в камне, работают как молитвенная мельница, и каким образом телефон может быть погребальной ладьей – а теперь все это превратилось просто в осыпающуюся штукатурку сна, бессмысленный набор образов, больше не одушевляемый проходящим сквозь него сквозным знанием.

Что бы я ни сказал, это прозвучало бы как утренний бред – когда человек бормочет спросонья всякую чушь, не понимая, что смысл, который он тщится вложить в слова, целиком остался в сновидении.

– Хад и Цоф, – прошептал я.

– Да, – повторила Юка, – Хад и Цоф!

– А что это? – спросил Адонис.

Я попытался найти ответ – но смог только покрутить в воздухе руками. Левой – вертикально, а правой почему-то горизонтально.