– Потом узнаете себе цену или на худой конец цену другим людям.

– Да. Именно так. Теперь-то я, разумеется, понимаю, что вела себя как ребенок. Ох, если бы вы знали, доктор Калгари, как хотелось бы, чтобы мама была жива! Потому что ее смерть – это несправедливость, несправедливость по отношению к ней. Она так много для нас сделала и столько всего нам дала. Мы же ей ничем не ответили. А теперь поздно. – Хестер помолчала, а затем продолжила с новым приливом энергии: – Потому я решила: пора положить конец всяким сумасбродствам и детским выходкам. А вы мне в этом поможете, не так ли?

– Я же сказал – сделаю все, что в моих силах.

Она наградила его очаровательной улыбкой.

– Расскажите мне, – попросил Калгари, – что все-таки произошло.

– То, что и должно было произойти. Мы все недоверчиво поглядываем друг на друга, недоумеваем, мучаемся догадками. Папа смотрит на Гвенду и думает: а может, это она. Гвенда глядит на отца и не знает, что и подумать. Вряд ли они сейчас поженятся. Наш семейный покой нарушен. Тина подозревает Мики, правда, не знаю почему, ибо в тот вечер его не было дома. Кирстен считает преступницей меня. Мэри, моя старшая сестра, думает то же самое про Кирстен.

– А кто у вас на подозрении, Хестер?

– У меня? – Хестер вздрогнула.

– Да, у вас, – подтвердил Калгари. – Мне это важно знать.

– Не знаю, – тоскливо призналась Хестер, разводя руками. – Просто не знаю… Страшно такое сказать, но я подозреваю всех. Будто за каждым лицом скрывается чужая, зловещая маска. Не поручусь даже, что лицо моего отца не скрывает маску, да и Кирстен все время твердит, что никому не следует доверять… даже ей. А я гляжу на Мэри и думаю, что ничего про нее не знаю. Или Гвенда… мне всегда нравилась Гвенда. Я радовалась, что папа на ней женится. Но теперь я и в Гвенде не уверена. Воспринимаю ее как совершенно другого человека, безжалостного, мстительного. Да и за других не поручусь. Мной овладело чувство отчаянной безысходности.

– Да, могу себе представить, – промолвил Калгари.

– Кругом такая безнадежность, – продолжала Хестер, – что меня преследует ощущение, будто страдания убийцы от сознания своей вины передаются нам. Думаете, такое возможно?

– Думаю, возможно, но тем не менее сомневаюсь. Разумеется, я не специалист, но все же не уверен в том, бывает ли убийца по-настоящему несчастен.

– А почему нет? Мне кажется, самое страшное – это осознавать, что ты кого-то убил.

– Да, это страшная вещь, и все-таки, на мой взгляд, убийцы бывают двух типов. Во-первых, хладнокровный преступник, который говорит себе: «Что ж, конечно, жаль совершать подобное, но это необходимо для моего же благополучия. Как бы то ни было, не моя в том вина. Я просто должен исполнить эту миссию». Или…

– Да? – спросила Хестер. – Каков же убийца другого рода?

– Простите меня, я не знаю точно и всего лишь строю предположения, но думаю, что убийца другого рода, как вы его нарекли, не способен долго переносить угрызений совести. У него появляется потребность сознаться или возложить на кого-нибудь ответственность за содеянное. Он говорит себе: «Я бы никогда такого не сделал, если бы… не случилось то-то и то-то. Я не убийца в полном смысле этого слова, я не думал никого убивать. Просто так получилось, виновата судьба, но не я». Вам понятно, что я пытаюсь сказать?