Мужчина ничего не ответил.

– Но, может, ты не хочешь провести в тюрьме остаток жизни, – продолжал Ричер. – Может быть, тебе стыдно. Может быть, самоубийство руками копов лучше. Кто я такой, чтобы судить? И тогда я совершу сегодня суперхороший поступок – и уйду, если ты скажешь, что хочешь этого. Твой выбор.

– Уходите, – сказал мужчина.

– Уверен?

– Я не вынесу тюрьмы.

– Зачем ты это сделал?

– Чтобы стать кем-то значительным.

– Что ты мог бы рассказать специальному агенту?

– Ничего особо важного. Их главный приоритет – оценка причиненного ущерба. Но они уже знают, к чему я имел доступ, а потому им известно, какую информацию я сдал русским.

– И тебе нечего добавить, ничего стоящего?

– Совсем. Я ничего не знаю. Мои контакты – не дураки. Они понимали, что такое могло произойти.

– Ладно, я уйду, – сказал Ричер.

И он ушел, покинув парк с северо-восточной стороны, – и услышал из теней едва различимый сигнал радио, сообщивший о его уходе. Остановился в безлюдном квартале чуть дальше по Мэдисон-авеню возле большого здания с основанием из песчаника – и через четыре минуты услышал глухие пистолетные выстрелы, одиннадцать или двенадцать, которые прозвучали так, словно кто-то принялся стучать телефонным справочником по столу.

А потом наступила тишина. Ричер отошел от стены и зашагал на север по Мэдисон, представляя, что сидит в кафе за столиком – на голове у него шляпа, локти опущены – и размышляет над новой тайной, появившейся в жизни, в которой их и без того более чем достаточно.