– Ты пьешь рейнсвейн, Ганс? Никогда бы не подумал, что ты способен на что-то, кроме шнапса…

Старый оберст хитро подмигнул:

– У меня и томик Пушкина найдется в библиотеке. Ты зря не принял мое приглашение поохотиться в Африке.

– Может, когда и поохотимся, Ганс.

Подбежал человек в темно-синей пилотской форме, вытянулся по стойке смирно, по-армейски козырнул.

– Герр оберст, самолет готов, можно лететь.

– Две минуты.

– Яволь, герр оберст!

Мы посмотрели друг другу в глаза, потом пожали друг другу руки. Крепко, до хруста костей.

– Дай ей своего шнапса, оберст. Или спирта. Уверен, он у тебя найдется. Она в шоке…

– Найдется. До встречи, русский. Хотя нет… с таким психом, как ты, – лучше не встречаться. И удачи.

– Удачи.

Я остался на бетонке, оберст Зиммер пошел к трапу самолета. И в этот момент я увидел синие всполохи у здания аэропорта. Это – за мной…

Увидел это и Зиммер.

– Последний шанс! – крикнул он.

– Не последний! Они не выпустят вас! Выкручусь!

Зиммер махнул рукой. Он знал, почему я так делаю – швейцарской полиции нужно было кого-то задержать. Если они не задержат кого-то – они поднимут истребители, чтобы перехватить самолет. Этого допустить нельзя.

– Ты для меня всегда прав, Ганс! – крикнул я ему в спину, когда он поднимался по трапу самолета. Он только махнул рукой и скрылся в салоне «Дорнье». Следом за ним подняли трап.

Я поднял руки и пошел по бетонке навстречу приближающимся всполохам синего огня…

Местонахождение адмирала Воронцова до сих пор не было установлено. Считалось, что он безвылазно сидит на авианосце, но Ирлмайер понимал, что это скорее всего не так, и звонки с его телефона – явно для отвода глаз.

Он гонял исполнителей, орал на них – но толку не было. Никакого.

Чтобы снова не раскричаться – совершенно немыслимое для него раньше дело, – Ирлмайер вышел на воздух. Стемнело.

У старого загона, опираясь на слеги, стоял человек. Курил. Подойдя ближе, Ирлмайер узнал своего нового исполнителя. Африканца, как он окрестил его для себя.

– Есть сигарета, оберст? – спросил он.

Оберст молча достал пачку. «Кэмел». Египетские. Египетский табак – крепкий и вонючий, его можно курить только в смеси, бленде.

– Говорят, разведчики не курят…

– Это не так, экселленц, – глухим голосом сказал Хайслер, – там курят все. Африканцы… бедуины, они как дети. Смотрят на нас и делают то же, что и мы, даже не понимая, что именно мы делаем. В городах мы проводим больше времени, чем в пустыне и буше, а там опасно наоборот – ничем не пахнуть. Тот, от кого пахнет дезодорантом, а не потом, вряд ли доживет до вечера.

– Вы давно в Африке?

– Достаточно, экселленц. Одиннадцать лет.

– Я был в Африке восемь лет, – сказал Ирлмайер, смотря на проявляющиеся на еще не до конца потемневшем небе звезды, – когда вернулся в Берлин, я понял, что стал африканцем больше, чем немцем. Смешно, но загнать меня в ресторан моя женщина не может и сейчас.

– Так бывает, экселленц.

Ирлмайер пожалел, что начал курить. Бросил сигарету, она рассыпалась огненными, тут же потухшими брызгами, едва ударившись о землю.