Во дворе было тихо и гулко. Собирался, кажется, дождь. Ещё не успело даже стемнеть, только потемнело. Природа притихла, как в экзистенциалистских фильмах в конце одного акта и перед началом следующего. Негромко кричали, укладываясь спать, птицы. Пахло влагой. Охранники молчали. Мы дошли до бульвара. Молча сели в «Волгу». Тронулись.

— Красивая девка, — сказал я. — Стервозная наверное?

— Да, — сказал старший Михаил. — Красивая. Такие вам нравятся…

Было непонятно, нравятся мне красивые или стервозные, либо в ансамбле… Второй охранник и водитель ничего не сказали…

Во вторую встречу она приехала в чёрном БМВ, и мы её встречали. Я приехал на огромном «Кадиллаке Девиль». Это происходило на тесной Покровке. И было опять связано с парижским художником Вильямом. Его галерейщик устроил для художника приём. Она приехала в узеньком, прямо-таки узюсеньком чёрном платье и на высоченных каблуках. И без очков. И была совсем не похожа на парижскую учительницу, какой предстала передо мной впервые… Была похожа на девушку-вамп. На связанную каким-то образом с вампирами.

(В этом месте автор остановился, горько вздохнул, во вздохе слышно глубочайшее сожаление. Поднял глаза от листа бумаги, устремил свой взор в окно, за которым осень, похожая ещё на лето, он сожалеет таким образом о тех, первых встречах с актрисой. Ведь таких встреч уже больше никогда не будет. Страшное слово «никогда», не правда ли?)

В тот вечер она показала ему свою чёрную, стервозную сторону. Она напилась и накурилась травы и бродила чёрной паутинкой в толпе, нависала над мужчинами и прилипала к ним в полупьяных беседах. А он, уже считавший её своею, ну хотя бы на основании того, что они, встретившись на улице, пришли вместе… Напрасно считал, стала доказывать ему своим поведением она. И блестяще доказала. Время от времени она всё же обнималась и целовалась с ним в разных углах и комнатах квартиры. И позволяла его рукам заползать куда ему хотелось. Он желал убраться вместе с нею с этого приёма, где было уже так много людей, что они затрудняли не только передвижение, но и жизнедеятельность друг другу. В туалет, к примеру, образовалась очередь. Он звал её к себе, но она упорно твердила, что сейчас поедет репетировать.

— Куда репетировать, как репетировать? Вы едва на ногах стоите, Катя!

— Я договорилась. Меня ждут музыканты. Я пою. Вы не знали?

— Но вы едва на ногах стоите и разговариваете нечётко.

— Я договорилась…

Красивой женщине идёт всё. Она была очаровательна в полупьяном состоянии, да и травы она выкурила немало, приложилась ко многим косякам. Но была очаровательна, жаль, что наши дети не смогут никогда увидеть свою маму такой, тогда ещё не маму, и ещё даже не мою девушку. В ней было всё: порок, лошадиная доза харизмы, шарм и грация молодой соблазнительной самки, чулки, ножки, повороты, злодейские и мистические выражения лица. Она превосходила в очаровании всех женщин Джеймса Бонда вместе взятых. В тот вечер я её возненавидел (мне пришлось таскаться за ней через толпу, следуя её капризам, хотя меня она и не звала; она как бы забыла обо мне) и влюбился в неё.