Правда, уже на следующей странице Гарри Steppenwolf цитирует поэта Новалиса: «Человек должен быть горд страданием. Все страдания есть напоминание о нашем высоком состоянии».
Своего третьего Steppenwolf а я обнаружил в квартире 66 в доме № 6 по Калошину переулку в Москве, когда переселился туда весной 1995 года. И этого Steppenwolf'а (это опять пингвиновское издание, прославляющее заодно фильм и Питера Спрэга) я уже не отпускал. Он лежит сейчас на моём столе, потому что, выйдя из-за решётки, я нашёл его опять. Он сохранялся у девочки-бультерьерочки. В лагере я помнил его и начал писать эссе Steppenwolf об араукарии. Но у меня украли тетрадь.
В 2003-м заново прочитанный умудрённым мною, Steppenwolf навёл меня на таинственный (да, да, все равно таинственный) «Гладиатор», на таинственный квартал Сыры. В довольно банальной Москве — и Сыры! И «Гладиатор». И фигура Анубиса в чёрном костюме в глубине входа сияет белым воротничком…
У большинства историй есть реальное объяснение. Квартиру 66 в доме 6 я унаследовал от американского художника Роберта Филлипини, уехавшего в Америку. Он оставил мне свои книги. Этим рационально объясняется появление третьего Steppenwolf'а в моей жизни. А иррациональное состоит в непонятном упорстве, с каким судьба подбрасывает мне эту книгу: 1977, 1985, 1995. Иные книги не появлялись в моей жизни так часто.
В Сырах я поселился в квартире, нисколько не напоминающей мне ни семейный буржуазный отель, где нашёл себе пристанище Гарри Галлер — Steppenwolf, ни квартиру моей матери, всегда чистенькую, но всё же мещанскую, а не буржуазную. Чувство общности возникало от более или менее общего возраста моего со Steppenwolf'ом и от его и моего одиночества, без сомнения. А меланхоличный, безлюдный пейзаж промзоны только физически подчеркнул моё всё усиливавшееся одиночество. Попытки выйти из физического одиночества воплотились в попытки найти волшебную дверь. В «Гладиаторе» мне почудилась волшебная, только моя дверь. То, что там круглый год мерцали лампочки, заманивало туда выпить и пообедать неизощрённые умы. А меня лампочки заманивали дверью в иной мир. То, что я так никогда и не смог убедиться в банальной, может быть, сущности «Гладиатора», — свидетельство того, что я очень сильно не хотел убеждаться. У меня так же было с тюрьмой. Некоторые мои сторонники, побывавшие в тюрьме позже меня, нашли тюрьму населённой жестокими, скушными и враждебными людьми. Я нашёл тюрьму мистической столицей Боли и Страданий, в которой я очищался и мудрым воспарил над Болью и Страданиями. Те мои сторонники, кто не увидел «моей» тюрьмы, не обладают мистическим видением, им недоступен экстаз, состояние, в которое впадают великие грешники и святые. Ну что ж, это кто как родится. «Я нашёл в тюрьме отвратительных существ, Эдуард Вениаминович, — таких, о каких вы писали, не обнаружил», — сказал мне укоризненно худой, бледный, освободившийся после двух с лишним лет в Бутырской тюрьме, парень. И я с сожалением вдруг понял, что он не такой, как я. Ему недоступно мистическое измерение. Его можно пожалеть, потому что те, кому недоступно мистическое измерение, живут в тюрьме погружённые в перебранки из-за чая или каши, ссорятся по поводу распределения телевизионного времени, яростно зачёркивают квадратики дней в календаре, с ненавистью затирая шариком ручки свои несчастные сутки. Их мир — передачки, тараканы, носки, чай, сигареты, они, я же говорю, их можно пожалеть…