Дэн проводил его изумленным взглядом, а потом посмотрел на Кети, и его глаза расширились от удивления. Довольно долго Кети и Дэн молча не сводили друг с друга глаз. Барри очень медленно начал приближаться к девушке. Кети видела, что желтый огонь в его глазах погас. Дэн подходил все ближе — вот он уже стоит прямо перед Кети, смотрит с таким немым страданием, что сердце девушки смягчилось.

Дэн проговорил, обращаясь скорее к самому себе:

— Мне кажется, что я долго отсутствовал.

— Очень долго, — прошептала Кети.

Барри глубоко вздохнул:

— Это правда?.. То, что сказал Бак. О тебе?

— О мой дорогой, мой дорогой! — воскликнула девушка. — Разве ты не видишь?

Дэн чуть вздрогнул и, взяв Кети за руки, заставил повернуться лицом к тусклому свету, проникавшему снаружи.

— По-моему, ты бледна, Кети.

— Побледнела, пока тебя ждала, Дэн.

— Но теперь ты розовеешь, как утром, заалели щеки.

— Разве ты не понимаешь? Это потому, что ты вернулся!

Дэн смежил веки и пробормотал:

— Я помню, мы были рядом — ближе, чем сейчас. Мы сидели здесь, в этой комнате, у огня. И затем что-то позвало меня, и я пошел за ним.

— Дикие гуси… да?

— Дикие гуси? — задумчиво повторил он и встряхнул головой. — Как могли дикие гуси меня позвать?.. Но иногда и такое случается. Меня задержали вдалеке. Иногда я хотел вернуться назад, к тебе, но всякий раз никак не мог сделать первый шаг. Наверное, прошло десять лет, как я уехал?

— Месяцы — месяцы длиннее, чем года.

— Разве? — мягко спросил он. — Я искал в тебе перемены. Черный Барт подметил что-то, но я никак не мог догадаться что. Сегодня я понял, что именно. Сейчас я это чувствую — нечто сродни боли. Оно возникает где-то в животе, Кети. Словно ты вдали от того места, где хотел быть. Странно, да? Я стоял возле тебя. Я держал твои руки в своих, но ты не чувствовала себя рядом. Я хочу идти вдаль, по дороге — рядом. А боль нарастает.

Его голос понизился до шепота, вот уже глубокая тишина лежала между ними, и казалось, что свет, упавший на них, никак не изменит выражений их лиц. Они чуть заметно сблизились; так, что его руки несмело обняли девушку, притянули ближе, пока голова ее не отклонилась назад и лицо не оказалось совсем рядом.

— Это правда, — прошептал он, — что сказал Бак?

— Все неправда, кроме того, что мы вместе.

— Но твои глаза полны слез!

— Это та же боль, что и у тебя, Дэн, те же одиночество и боль.

— Но сейчас она растет. Я чувствую себя так, словно скачу уже три дня без воды, чтобы даже смачивать горло каждый час; по песку, побелевшему от жары; мой конь шатается, и солнце скатывается все ближе и ближе, пока гор не коснется белый огонь. Потом, вечером, я въезжаю в долину, где тенистая прохлада скользит с западной стороны, и стою в тени, ощущая, как кипящая кровь бьет, бьет и бьет в виски, и вдруг — звук бегущей откуда-то сверху воды. Журчащей, холодной, свежей, сверкающей воды, несущейся по скалам. О Боже, вот что означает для меня быть здесь, рядом с тобой, Кети. Будто стоишь утром на вершине высокой горы и видишь проблески света на востоке, и весь мир лежит у моих ног — миля за милей, реки, подобные струям серебра, — они текут и текут в голубую даль. Вот как это бывает, когда стоишь здесь и смотришь в твои голубые глаза, Кети, в их бездонность, пока я не почувствую, что вижу внизу твое сердце. И цвет зари алеет на твоих щеках, и дыхание утра веет между твоими губами, и свет восходящего солнца блестит в твоих глазах. И весь мир мой — весь мир! Два пылающих лесных огня — это я и ты, и когда я жил вдали от тебя, огонь едва тлел, но сейчас, когда мы рядом, ветер раздул нас, и оба огня соединились, запрыгали, заплясали, сплелись вместе. Два горящих лесных костра, но единое пламя — ты чувствуешь это? О, Кети, наши тела — пепел и пыль, и все имеет значение, пока пылает пламя, предающее мир огню.