Я сделал несколько шагов вперед и раскинул руки, чтобы привлечь внимание датчан, держа в левой руке щит, а в правой — Осиное Жало.

— Вы умрете! — закричал я как можно громче сперва по-датски, а потом по-английски. — Вы умрете!

И все люди Альфреда подхватили этот крик:

— Вы умрете! Вы умрете!

И тогда случилось нечто странное. Беокка и Пирлиг впоследствии заявили, что это Святой Дух снизошел на нашу армию, и не исключено, что так оно и было, а может, мы просто внезапно поверили в себя. Мы поверили, что можем победить, и, крикнув датчанам несколько раз: «Вы умрете!», двинулись вперед, шаг за шагом, колотя мечами по щитам и громко выкрикивая, что врагу суждено умереть.

Я шел впереди, вовсю издеваясь над противником, вопя, пританцовывая на ходу, и Альфред крикнул, чтобы я вернулся в ряды. Позже, когда все было кончено, Беокка сказал, что король все время меня звал, но я кричал и приплясывал на траве, где лежали трупы, впереди остальных, и не слышал его.

И люди Альфреда следовали за мной, и король не призывал их вернуться, хотя и не отдавал приказа идти вперед.

— Вы ублюдки! — вопил я. — Вы дерьмо! Вы сражаетесь, как трусливые бабы!

Не помню, какие еще оскорбления я выкрикивал в тот день, знаю только, что кричал и шел вперед — один, приглашая хоть кого-нибудь из противников сразиться со мной в поединке.

Альфред никогда не одобрял таких дуэлей между «стенами щитов». И возможно, правильно делал. Сам король никогда не смог бы сражаться в одиночку, но он знал еще, что такие поединки опасны. Ведь тот, кто вызывает врага на бой один на один, вызывает свою смерть, и если он погибает, это лишает мужества его товарищей и придает храбрости врагу. Поэтому Альфред запретил нам принимать вызовы датчан, но в тот холодный мокрый день я все-таки бросил вызов, и один человек откликнулся на него.

То был сам Свейн. Свейн Белая Лошадь. Он повернул белого коня и помчался ко мне с мечом в правой руке.

Я видел, как из-под копыт летят комья земли, видел, как развевается грива жеребца, видел над краем щита Свейна его шлем с кабаньим рылом. Человек и лошадь стремительно мчались ко мне, датчане уже вовсю глумились, и вдруг Пирлиг закричал:

— Утред! Утред!

Я не повернулся, чтобы посмотреть на него. У меня оставалось мало времени, и, вложив в ножны Осиное Жало, я уже собирался вытащить Вздох Змея, когда кабанье копье Пирлига с толстым древком проскользило рядом со мной по мокрой траве — и я понял, что Пирлиг пытался мне сказать.

Я оставил Вздох Змея за плечом и подхватил бриттское копье как раз в тот миг, когда налетел Свейн.

Все, что я теперь слышал, — это стук копыт. Я видел белый развевающийся плащ, яркое сияние поднятого клинка, мотающийся плюмаж из конской гривы, светлые глаза лошади, ее оскаленные зубы, а потом Свейн круто повернул влево и рубанул меня мечом. Его глаза сверкнули в прорезях шлема, он наклонился, чтобы меня достать, но его меч еще не успел опуститься, как я бросился на лошадь и воткнул копье ей в живот. Мне пришлось сделать это одной рукой, потому что в левой я держал щит, но широкое острие пронзило шкуру и мышцы, а я с воплем попытался вогнать копье еще глубже. Меч Свейна ударил по моему щиту, как молот, его правое колено попало мне по шлему, и меня сильно отбросило назад, так что я растянулся на траве, выпустив копье. Но оно уже глубоко погрузилось в лошадиное брюхо. Животное ржало и плясало, дрожало и брыкалось; густая кровь лилась с древка копья, которое металось по траве.