Архиепископ зашевелил губами, но не издал ни звука. Зная, что не стоит, я все равно наклонилась ближе, и он зашептал – как будто что-то цитировал. Священный стих. У меня упало сердце.

– «Когда ты войдешь в землю, которую дает тебе Господь Бог твой, – выдохнул он, – тогда не научись делать мерзости, какие делали народы сии. Не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гадатель, чародей и… И ворожея».

Архиепископ поднял голову и посмотрел мне в глаза. В его взгляде ярко пылали стыд и сожаление.

– «Ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь Бог твой изгоняет их от лица твоего».

Я ощутила, как подступают слезы. Моргана хохотала.

«Разумеется, я не люблю тебя, Луиза. Ты – дочь моего врага. Ты была зачата ради высшей цели, и любовью эту цель я отравлять не стану».

«Мерзость». «Господь Бог изгоняет тебя от лица моего».

«Ты мне не жена».

– «Но, – продолжил Архиепископ, и голос его стал жестче, решимее, – если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного».

По моей щеке скатилась слеза. Увидев это, Моргана засмеялась еще пуще.

– Как трогательно. Похоже, все они неверные, правда, Луиза? Сначала твой муж, теперь и отец. Они оба принесли тебе только сердечную боль. Где же та терпимость, о которой ты говорила?

Моргана примолкла, явно ожидая ответа от кого-то из нас. Но мы промолчали, и она встала, разочарованная.

– Я удивлена, Луиза. Я ждала от тебя более яростной борьбы.

– Я не стану молить ни о его любви, ни о его жизни.

Она фыркнула.

– Речь не о нем, а о твоем драгоценном охотнике.

Я нахмурилась. Внутренний голос подсказывал: я забыла о чем-то важном. Упустила это. Не могла вспомнить.

– Я… Я не ждала, что он пойдет за мной, если ты об этом.

Ее глаза коварно заблестели.

– Не об этом.

Смутное ощущение снова напомнило о себе, на этот раз настойчивее.

– Тогда о чем?..

Кровь отлила от моего лица. Рид.

Забытые слова Морганы приплыли ко мне сквозь тяжелый туман мыслей. Погрузившись в пучину боли, гнева, безысходности и отчаяния, я не задумывалась над их значением прежде.

«Лионы проклянут тот день, когда они захватили нашу землю. Их народ будет корчиться и биться в муках на костре, а король и его выродки захлебнутся твоей кровью. Твой муж захлебнется твоей кровью».

Но это значит…

– Знаю, я обещала, что позволю тебе самой поджечь его костер, – ворвался в мои мысли певучий голос Морганы. – Но боюсь, не выйдет. В венах твоего мужа течет королевская кровь.

Нет. Я закрыла глаза, думая о дыхании, но тут же распахнула их – тьма мгновенно закружилась передо мной. Силой воли – нет, силой отчаяния – я заставила свои бесполезные руки и ноги повиноваться. Они протестующе задрожали, когда я упала вперед, прямо в распростертые руки Морганы, туда, где я надеялась заполучить кольцо…

Она поймала меня и прижала к груди, заключив в омерзительные объятия.

– Не печалься, дорогая. Скоро ты с ним снова встретишься.

Она взмахнула рукой, и все почернело.

Когда солнце вышло из зенита, Мадам Лабелль указала наверх.