Аскольд любил повторять, что я родилась в рубашке, что в момент крушения самолёта он хорошо накачался виски и оказался запертым в туалете. После крушения он был спасён одним из первых. В огненную гущу искать свою жену Яну его не пустили. Яна сидела в последнем ряду бизнес-класса. Я же находилась сразу после неё в эконом-классе.

Когда спасатели вытаскивали из горящего самолёта живых людей, меня нашли сразу, только никто из спасателей не верил, что во мне ещё теплится жизнь. Обугленное тело тут же отдали в реанимационную «скорую помощь». Когда сказали, что живых больше в самолете не осталось, Аскольд попытался узнать, откуда именно извлекли чудом оставшуюся в живых девушку, но никто не смог ответить ему на этот вопрос. Разве в потоке пламени можно было запомнить, кто где сидел или лежал?..

Я по-прежнему не могла разговаривать и, слушая Аскольда, всегда закрывала и открывала глаза, давая понять, что он не ошибся: я — его жена Яна. Я понимала: кроме этого мужчины, никто не сможет поставить меня на ноги и хоть как-то привести в порядок обезображенную внешность. Было нетрудно догадаться, что у него есть связи и деньги. У меня же ничего нет. А ещё я не хотела забирать у него надежду… Надежду на то, что его обожаемая супруга жива и они вновь будут счастливы…

— Янка, не переживай. Пусть на лечение уйдёт несколько лет, но тебя приведут в порядок. Правда, врачи говорят, прежнюю внешность тебе не вернуть, но не это главное. Главное, что ты жива. Когда тебя можно будет сфотографировать, сделаем новые документы. Твои ведь в огне сгорели. А пока ты у меня по справке поживёшь. Вот чем мне лечение за рубежом нравится, так это тем, что здесь лишних вопросов не задают. Самое главное — плати. Никакой бюрократии. И информацию о своих больных они тоже никому не дают.

Я с благодарностью смотрела на Аскольда и ловила себя на мысли о том, что всё же есть мужчины, которые не бросают своих женщин даже в таких критических ситуациях. Многим мужикам здоровые женщины не нужны, а куда уж там больным. Признаться честно, в глубине души я даже завидовала Яне, ведь Матвей меня бросил…

Аскольд словно прочитал мои мысли.

— Яна, ты не думай дурного. Я тебя никогда не брошу. Я это сразу сказал, когда предложение тебе сделал. И в горе, и в радости… Я знаю, случись со мной такое, ты бы тоже меня не бросила. Я тебе верю.

На моих глазах вновь появились слёзы. Я с трудом осознавала, что если бы от Яны остались одна рука или нога, её муж любил бы эту руку или ногу. Да от Яны практически ничего и не осталось. Обугленная головешка с обожженными глазами без ресниц. Я вновь открыла и закрыла глаза.

Аскольд улыбнулся.

— Главное, ты всё слышишь и понимаешь, а говорить научишься, — радостно прошептал он.

В больнице ко мне относились с особым вниманием, трепетом и осторожностью. Ведь на сегодняшний день излечивают только тех больных, у кого площадь глубоких ожогов не превышает сорока процентов. Если больше, то летальный исход. Если я осталась жить, значит, я — исключение из медицинских правил.

Главный метод лечения глубоких ожогов — оперативное восстановление утраченного кожного покрова. От Аскольда я слышала, что мне произвели иссечение некротических тканей с одномоментной пересадкой аутотрансплантов. Там, где погибла не только кожа, но и подкожная клетчатка, мне пересаживали не кожные лоскуты, а кожу с подкожной клетчаткой с мышечными тканями для обеспечения питания поражённых тканей с применением пластики, используя микрососудистые артериальные и венозные швы. Всё это делалось для предупреждения инвалидности.