— Не было никакого «как», — сказал он. — Мы тоже дивились. Мы видели, что абсурды всё ближе; у них были летуны, оружие, машины, их были тысячи. Мы не знали, что было у ариекаев на уме. Что они состряпали. А оказалось, Господи… Они готовились, слушая чип с голосом ЭзКела. В нашем подразделении пара людей понимают Язык… — Он запнулся на этой нечаянной оговорке. — … Они рассказали мне, что говорили ЭзКел в записи. «Вы должны заставить их понять». Одно и то же. Каждый раз по-новому. «Вы должны говорить с ними так, чтобы они вас поняли». — Милиционер покачал головой. — От этого они забалдели. Когда абсурды пришли, они стали кричать им в громкоговорители.

— Они же глухие, — сказала я. Он пожал плечами. Ветер ерошил его засаленные волосы под помятым шлемом.

— Мы послали кое-кого из них… навстречу врагу… поближе. Они, наверное, думали… Короче, абсурды их просто растоптали. И ринулись на нас. — Никакого плана не было. Я посмотрела на Брена. Не было никакой тайной стратегии: одно лишь знание того, что необходимо было сделать, без малейшего представления о том как.

— Пытались решить проблему в приказном порядке, — сказал Брен. Бог-наркотик надеялся, что его приказы, которые для ариекаев были закон, сами всё сделают. Какое отчаявшееся божество!

— Господи, — сказала я. — Думаешь, они считали, что это сработает? — Позади осталось немало мёртвых. — Где остальная армия? — спросила я. — Армия ЭзКела? — Милиционер покачал головой.

— Большинство из них… из нас… вообще не собирались драться, — сказал он. — Они хотели умолять. Но они и этого не могут. Умолять. Не могут заставить их услышать. Теперь они возвращаются назад, в город. Чтобы спрятаться за баррикады. — Он снова медленно покачал головой. — Их и баррикады не остановят, — сказал он. Для армии абсурдов ни в городе, ни тем более в Послограде не было преград.

Беженцы смотрели нам вслед, когда мы отъезжали. Они сказали нам, что мы идём не туда, и пожали плечами, когда мы проигнорировали их предупреждение. Жестами они пожелали нам счастливого пути и удачи, двигаясь при этом как мёртвые, и эта вежливость живых мертвецов выглядела странно. Те, кто держался на самом крае толпы, больше всего похожие на монахов, следили за нами с непонятной враждебностью, которую они сами, я уверена, не смогли бы объяснить.

Мы ехали по колее, оставленной копытами абсурдов, и нагнали их с тыла, так что они нас не видели.

Мы прятались за кустами и выступами холмов. Шёл дождь. Из-под колёс нашего экипажа брызгала грязь. В ту ночь почти не темнело: звёзды и Руины горели с противоестественной яркостью, так что я, прислонившись к Испанской Танцовщице, могла беспрепятственно наблюдать знаки, которыми он обменивался с другим ариекаем, бывшим пленником, и разглядывать бесцветный пейзаж.

На заре нас окружили прерывисто жужжавшие камеры. Это были армейские разведчики, ещё способные передавать. Их привлекли наши движения и звуки, которые мы издавали, и дальше мы ехали, словно накрытые жужжащей короной. Я заглянула одной камере прямо в объектив, отправив свой взгляд сквозь толщу воздуха тем, кто наблюдал за нами из Послограда.